Он застал герцога Орлеанского в его рабочем кабинете: охваченный сильным возбуждением, герцог был на ногах и ходил по комнате прерывистым и быстрым шагом.
После минутной ничего не значащей беседы он, казалось, сделал над собой усилие и, повернувшись к Куртуа, спросил его:
— Вот вы, человек разумный, сторонник умеренных взглядов, противник всякого рода крайностей, какую роль вы намерены играть в важнейшем деле, которым мы теперь заняты?
— Ваше положение, — ответил Куртуа, — совершенно исключительное и не может сообразовываться с мнением ни одного из нас.
— Ах, я прекрасно знаю это, но все равно, прошу вас, поставьте себя на мое место и дайте мне честный и ясный ответ.
— Ну что ж, — произнес Куртуа, — поскольку у вас нет теперь возможности воздержаться от голосования или дать себе отвод, на вашем месте я сделал бы по крайней мере все возможное, чтобы спасти жизнь королю.
— Да, — прошептал герцог Орлеанский, — да, это было бы одновременно самым разумным, самым гуманным и самым правильным с точки зрения политики, и именно это я и хотел сделать.
— Впрочем, — добавил Куртуа, — поверьте, многие депутаты примыкают к этой точке зрения.
Принц судорожно сжал Куртуа руку.
— А сами-то они уверены в себе?! — воскликнул он. — Не поддадутся ли они чужому влиянию, угрозам? Боюсь, что многие не пощадят жизнь короля, лишь бы спасти свою собственную жизнь.
В эту минуту дверь открылась и на пороге кабинета появились Дантон и Камиль Демулен.
Заметив Куртуа, Дантон явно смутился и направился прямо к нему.
— Я никак не ожидал застать тебя здесь, — промолвил он, — но предупреждаю: твои советы и советы Манюэля не ко времени, если действительно сегодня кто-то думает забрать слово, данное вчера.
Затем, подойдя к принцу, он произнес:
— Итак, что мы решили?
— Я не буду давать себе отвода, хотя с моей стороны было ошибкой брать на себя подобное обязательство; что же касается того, чтобы голосовать заодно с вами, — нет уж, увольте. Я уже ознакомил вас с моими доводами. Куртуа они теперь тоже известны, пусть он будет нашим судьей.
— Что ж, будем действовать, как адвокаты, посредством непринятия жалобы, — сказал Дантон. — Да-да, гражданин Эгалите, — ион сделал упор на этом слове, — то, что решено судом вчера, не может быть вновь поставлено под вопрос сегодня. Как говорится, судебное постановление в арбитре не нуждается. Вы дали нам слово, и мы на него рассчитываем.
Камиль Демулен, во время этого разговора хранивший молчание, подошел к собеседникам. Он очень любил герцога Орлеанского, который, со своей стороны, оказывал ему всякого рода милости. И теперь, заикаясь сильнее, чем всегда, он произнес, обращаясь к принцу:
— Пути назад уже нет, вы будете голосовать заодно с нами, и вот то, что предвосхитит все подозрения, все задние мысли в отношении искренности намерений, на которые возводят клевету.
И, взяв перо, Камиль Демулен написал:
«Думая исключительно о своем долге и пребывая в убеждении, что все те, кто посягнул или посягнет в будущем на верховную власть народа, заслуживают смерти, я голосую за казнь».
Дантон взял из рук Камиля бумагу, внимательно прочитал ее, словно взвешивая каждое из написанных слов, одобрительно кивнул и передал листок герцогу, который, несмотря на явно испытываемую им гадливость, взял его в знак согласия.
Эта гадливость не ускользнула от внимания Дантона, который пожал плечами и отчетливо произнес:
— Какие-нибудь глупцы могут подумать при случае, что это сделает вас недостойным трона, однако в глазах республиканцев, приносящих в жертву свои убеждения, вы, напротив, будете достойны его лишь при этом условии. Так что не будем более возвращаться к подобным пустякам. Близятся грозные события, которые, возможно, подхватят и унесут нас всех, но исполним свой долг, и будь что будет.
Герцог Орлеанский вздохнул и распорядился принести прохладительные напитки. Камиль Демулен попытался разрядить натянутую обстановку, пустив в ход несколько шуток, которые лишь подчеркнули общее замешательство.
Все испытывали потребность расстаться, и вскоре расстались.
Выходя, Дантон сказал Куртуа:
— Если бы я сразу же не положил этому конец, то все, что было решено вчера вечером, снова оказалось бы под вопросом. Больше всего на свете я опасаюсь трусов: если бы его не повязали по рукам и ногам, он сбежал бы от нас.
Куртуа заинтересовался сказанным и узнал от своих коллег подробности того, что произошло накануне в Пале-Рояле. Как оказалось, там произошла чрезвычайно бурная сцена между герцогом Орлеанским и монтаньярами. Герцог Орлеанский долго спорил с ними, несколько раз брал слово и в какую-то минуту воскликнул: