— Господа, — произнес он, обращаясь к ним, — хитрить — это удел слабых; люди сильные открыто говорят, чего хотят, ибо, когда сильный человек хочет, происходит то, чего он хочет; так вот, я заявляю вам, что спасу отечество, невзирая на Конвент; Конвент представляет собой всего-навсего сборище семисот сорока пяти тиранов-цареубийц, ибо я не делаю никакого различия между теми, кто голосовал за обращение к народу, и теми, кто выступал против этого; я ни во что не ставлю их указы; я говорил другим и повторяю вам, что не пройдет и месяца, как это достославное собрание будет обладать властью лишь в предместьях Парижа; к тому же есть нечто, чего я ни за что не потерплю: это существование Революционного трибунала, и, пока на боку у меня есть хоть обломок клинка, я буду противиться жестокостям якобинцев.
— Выходит, генерал, — спросил Проли, — вы не признаете конституцию?
— Я признаю конституцию тысяча семьсот девяносто первого года.
— Пусть так! Но без короля, не правда ли?
— Напротив, с королем.
— С королем?! — переспросили ошеломленные посланцы.
— По моему мнению, — спокойно промолвил Дюмурье, — король необходим.
— Но ни один француз не подпишется под этим!
— Полноте!
— Да при одном лишь имени Людовик…
— А не все ли равно, — прервал говорившего Дюмурье, — как он будет зваться: Людовик, Яков или Филипп?
— Но как вы заставите принять такую конституцию?
— У меня есть подходящие люди, это главные прокуроры департаментов и председатели округов, а кроме того, у меня есть кое-что получше, чем все это: у меня есть сто тысяч австрийцев и голландцев, которые, если я захочу, через три недели будут в Париже.
— Австрийцы в Париже?! — вскричали посланцы. — А как же Республика?!
Дюмурье пожал плечами и сказал:
— В вашу Республику я верил всего три дня: это нелепость, греза, утопия; после сражения при Жемаппе я сожалел о всех успехах, каких мне удалось добиться ради столь дурного дела. Итак, повторяю вам, либо через три недели австрийцы будут в Париже, либо у Франции будет король.
— Но ваш план ставит под угрозу судьбу узников Тампля!
— Мне это безразлично! Неужели вы думаете, что я увязываю все это с определенными лицами? Ничуть, для меня это дело принципа. Пусть даже Бурбоны будут убиты все до последнего, включая и тех, что находятся в Кобленце, Франция все равно будет иметь короля; но если Париж добавит убийства в Тампле к тем, какими он себя уже обесчестил, в ту же минуту я двинусь на Париж и завладею им не на манер Бройля, чей план осады нелеп, а с помощью двенадцати тысяч солдат, одну часть которых я размещу в Пон-Сент-Максансе, другую — в Ножане и других речных портах, и таким образом в течение недели устрою в городе голод.
Посланцы Конвента переглянулись между собой и, понимая, что они находятся во власти Дюмурье, притворились, будто разделяют его взгляды; Дюмурье, со своей стороны, утверждает, что ему даже не пришло в голову прощупывать их настроения, ибо он считал этих людей чересчур незначительными фигурами для того, чтобы интересоваться, добрые или дурные намерения они питают на его счет.
В итоге он позволил посланцам уехать, не чиня им никаких препятствий.
Все это происходило в Турне, где пребывали принцесса Аделаида, сестра герцога Шартрского, и г-жа де Силлери-Жанлис, ее гувернантка. Дюмурье каждый день виделся с принцессой, и, как утверждают, во время этих встреч без конца обсуждался вопрос о том, чтобы сделать королем юного герцога Шартрского.
Таким образом, сияние королевской власти, более двухсот лет постоянно парившее вокруг Орлеанов, начиная с 1793 года замерло над головой одного из них.
Дантон, как мы уже говорили, также находился некоторое время в Бельгии, чтобы видеться там с Дюмурье и пытаться смягчить его озлобленность. Дантон имел большой интерес в том, чтобы поведение победителя при Вальми не разбирали чересчур въедливо, ведь он сам был причастен к грандиозной торговой сделке, именовавшейся отступлением пруссаков.
Между тем он уже вернулся из Бельгии и, ничего не добившись от Дюмурье, решил вызвать у Франции посредством силы своего слова один из тех всплесков энергии, какие у него так хорошо получалось ей придавать.
Так что он поднялся на трибуну и тем зычным голосом, какой был присущ только ему, произнес:
— Граждане представители, проявите себя революционерами, и тогда свобода не будет более в опасности. Нации, которые хотят быть великими, должны, подобно героям, пройти школу бед. Несомненно, у нас были неудачи, но если бы в сентябре прошлого года, когда король Пруссии находился на равнинах Шампани, вам сказали бы: «Голова тирана падет под мечом закона, враг будет изгнан с территории Республики, сто тысяч наших солдат дойдут до Майнца, наша армия будет стоять в Турне», вы увидели бы тогда впереди торжествующую свободу. Так вот, наше теперешнее положение нисколько не лучше: мы потеряли драгоценное время, и необходимо его наверстать. Сегодня необходимо, чтобы Конвент постановил, что всякий человек из народа получит пику за счет нации; оплатят ее богатые… Необходимо постановить, что в краю, где открыто проявится контрреволюция, любой человек, который осмелится подстрекать к ней, будет поставлен вне закона… Необходимо, чтобы Революционный трибунал действовал в полную силу. Необходимо, чтобы Конвент объявил Европе, французам и всему миру, что он является революционным органом, что он полон решимости отстаивать свободу и удавливать гадин, которые терзают ее… Я закончил, граждане представители, давайте принимать постановления.