Странное дело, но все эти ордеры на арест исходили не от Конвента, а от комитета, не имевшего признанной власти, и были подписаны Дюэмом.
Жиронда торжествовала победу.
На трибуну поднялся Барбару.
— Пять месяцев тому назад, — сказал он, — мы изобличали в Национальном конвенте клику Орлеанов, и пять месяцев тому назад вы обзывали нас негодяями, поскольку мы постоянно восставали против этих честолюбцев. Однако сегодня вы понимаете, что мы были правы. И в самом деле, чего требует Дюмурье? Восстановления прежней конституции, конституции тысяча семьсот девяносто первого года. А кого призовет на трон эта прежняя конституция? Орлеана!
Седьмого апреля было предложено поместить под арест членов семьи Орлеанов.
На трибуну поднялся Шатонёф-Рандон.
— Я поддерживаю, — заявил он, — предложение поместить под арест жену и детей Баланса и гражданку Монтессон, но я требую также, чтобы эта мера была применена и к жене Эгалите; среди писем, которые были обнаружены у курьера, посланного Балансом, имеются два письма Эгалите-сына: одно адресовано матери, другое — отцу; в том, что написано отцу, он говорит: «Это Конвент низвергнул Францию в пропасть». Коль скоро Эгалите-сын высказывается в таком духе, вы понимаете, что нам важно обезопасить себя от его матери; и потому я требую, чтобы она была помещена под арест.
Вслед за Шатонёф-Рандоном на трибуну поднимается Левассёр и в свой черед восклицает:
— Пусть Конвент вспомнит, что, как сказано в протоколе, составленном тремя комиссарами Исполнительного совета, Дюмурье в присутствии Баланса и Эгалите-сына изложил не только свои убеждения, но и свои контрреволюционные замыслы, и мне не нужны иные доказательства их сообщничества. Если же сын Эгалите не разделяет взглядов Дюмурье, то он виновен хотя бы тем, что не заколол его, когда тот произносил подобные речи. Я требую, чтобы Эгалите-отец и Силлери были в равной степени взяты под надзор.
Герцог Орлеанский сделал попытку защищаться.
— Граждане, — произнес он, поднявшись на трибуну, — Комитет общественной безопасности известил Конвент о сделанном мною предложении провести самое тщательное расследование моего поведения. Если я виновен, то безусловно должен быть наказан; если виновен мой сын, то перед глазами у меня пример Брута, чей бюст я здесь вижу.
И тогда настала очередь Буайе-Фонфреда. Жирондисты, эти вечные гонители Орлеанов, решили, что вследствие своих связей с Дюмурье они попали под обвинение как его сообщники, и Буайе-Фонфред вскочил со своего места и бросился к трибуне.
— Граждане, — начал он, — да, Эгалите служили свободе. И все же я не хочу ничем быть обязанным этим людям, в жилах которых течет кровь королей, и потому должен высказать здесь все свои подозрения: Эгалите-сын присутствовал в тот момент, когда Дюмурье пустился в ужасные откровения, и он еще не арестован! Я требую, чтобы он был взят под арест и предстал перед судом, равно как и Баланс.
Затем выступил Бюзо и потребовал, чтобы депутатам было зачитано пресловутое письмо Эгалите-сына своему отцу, в котором сказано, что Конвент погубил во Франции все.
Предложение Бюзо поддержали, и письмо было зачитано.
Вот это письмо; оно написано за четыре дня до бегства герцога Шартрского и датировано тем самым днем, когда Дюмурье сдал австрийцам Бреду и Гертрейденберг:
«Турне, 30 марта,
Я писал Вам из Лёвена, дорогой папа, 21-го числа; то была первая минута, которой я мог располагать после злосчастной битвы при Неервиндене. Я писал Вам также из Брюсселя и Ангена, так что, как видите, моей вины тут нет. Но невозможно представить себе, с какой быстротой почтовые чиновники произвели отступление: в течение десяти дней я оставался без писем и газет. Во всех этих конторах, как и везде, царит удивительный беспорядок.
Мое радужное настроение теперь улетучилось и сменилось самым мрачным унынием. Я вижу, что свобода погибла; вижу, что Национальный конвент напрочь губит Францию забвением всех принципов; вижу вспыхнувшую междоусобную войну; вижу несметные армии, обрушивающиеся со всех сторон на наше несчастное отечество, но не вижу армии, способной противостоять им. Наши регулярные войска почти уничтожены, наши самые сильные батальоны насчитывают не более четырехсот человек, в славном Цвайбрюккенском полку числится всего сто пятьдесят человек, и новобранцев он не получает; все идут в волонтеры и в новые отряды. Кроме того, указ, приравнивающий волонтеров к регулярным войскам, настроил одних против других; волонтеры дезертируют и разбегаются повсюду; остановить их невозможно, а Конвент полагает, что с такими солдатами он может воевать со всей Европой! Уверяю Вас, что если такое продолжится, он скоро выйдет из этого заблуждения. В какую пропасть он низвергнул Францию!..