Затем принц велел подать ему завтрак, с аппетитом поел и заодно выпил две бутылки аи, которые он для себя приберег.
Один из членов трибунала пришел спросить его, не желает ли он сделать какое-нибудь важное признание в интересах Республики.
— Если бы я знал нечто угрожающее безопасности отечества, — ответил герцог, — то не стал бы ждать настоящей минуты, чтобы заявить об этом. Впрочем, я не питаю никакого злого чувства против трибунала и даже против Конвента и патриотов: это не они желают моей смерти, она исходит свыше…
В три часа за ним пришли, чтобы препроводить его на эшафот.
Принц спустился вниз, пройдя между шпалер жандармов, державших сабли наголо. Больё, писатель-роялист, из окна своей камеры видел, как он шел.
«Я находился тогда в заключении в Консьержери, — говорит он, — и видел, как герцог шел через узкие проходы и двор этой тюрьмы; его конвоировали полдюжины жандармов с саблями наголо. Следует сказать, что по его уверенной походке и благородному виду его можно было принять скорее за генерала, который командует солдатами, чем за несчастного, которого ведут на эшафот».
Подойдя к воротам, принц быстро забрался в телегу; рядом с ним заняли места Кустар, бывший депутат Законодательного собрания, который в день 10 августа спас девятерых офицеров-швейцарцев, и бедный мастеровой в блузе, имени которого никто не знал.
Таким образом, как свидетельство истинного равенства людей перед эшафотом здесь были представлены три слоя французского общества: аристократия, буржуазия и простой народ.
Телега тронулась с места и медленно покатила сквозь плотную толпу; все выискивали глазами принца: одни из ненависти, другие из жалости, а многие из простого любопытства, желая узнать, как умрет тот, кто так дурно жил. Перед лицом смерти он вновь стал гордым и смелым, каким и следовало быть настоящему Бурбону. Никогда еще он не держал голову так высоко, как в тот момент, когда она должна была пасть. Аббат Лотрингер, не пожелавший оставить его, сел вместе с ним в телегу и докучал ему своей навязчивостью. Кортеж сделал остановку напротив Пале-Рояля. И тогда герцог Орлеанский привстал в телеге и с явным нетерпением несколько раз устремлял взгляд в глубь двора. Аббат Лотрингер воспользовался этой остановкой, чтобы предпринять последнюю попытку уговорить принца.
— Взгляни на этот дворец, где тебе больше не придется жить, — произнес он, — и, при виде этих преходящих благ, с которыми рано или поздно приходится расставаться, покайся!
Герцог Орлеанский сделал нетерпеливое движение.
— Ты же видишь, — продолжал упрямый священник, — дорога все короче, подумай о своей душе и исповедуйся.
Герцог топнул ногой и тихо прошептал несколько слов, которых никто не смог расслышать; затем, минут через десять, кортеж возобновил движение.
В наши дни часто задают вопрос, чем была вызвана эта остановка, и одни отвечают, что причиной ее был затор экипажей, а другие объясняют ее крайним проявлением жестокости.
Однако ни то, ни другое объяснение не верно. Впрочем, префект департамента Сена, Фроман, взялся ответить на этот вопрос в своих мемуарах.
Остановка была устроена с целью спасти герцога Орлеанского. Более ста вооруженных человек находились в Пале-Рояле вместе с теми, кто должен был подать сигнал и руководить мятежом.
Кроме того, два кабачка, находившиеся по соседству друг с другом, у входа на улицу Святого Фомы Луврского и Шартрскую улицу, были заполнены канонирами из секций Арсенала, Гравилье и Пуассоньер. Часть жандармерии была подкуплена; наконец, более восьмисот вооруженных человек следовали за кортежем, смешавшись с толпой. Кое-кто из них переоделся в женское платье, и все были превосходно вооружены.
По сигналу, который должен был исходить из Пале-Рояля, всем этим людям, незнакомым друг с другом, предстояло начать действовать одновременно и узнавать друг друга в деле. Сильное волнение отвлечет внимание толпы, мятежники рассеют силы правопорядка, разоружат жандармов и солдат, решивших оказать сопротивление, освободят герцога Орлеанского, бросятся к дому Робеспьера, жившего в двухстах шагах от этого места, предадут его смерти и с триумфом возвратят принца в Национальное собрание.
Вот почему герцог Орлеанский бросал на свой дворец тревожные и нетерпеливые взгляды. Вот почему он топнул ногой, когда священник решил привлечь его внимание к Богу. Вот почему он снова опустился на скамью телеги, нахмурив брови, но не побледнев, когда увидел, что кортеж возобновил движение.