Гинар, уступавший Кавеньяку в пленительности ума, был равен ему в добросердечии и мужестве; никто не мог поспорить с ним красотой, когда в минуту опасности он пренебрежительно встряхивал своей львиной головой; в разговоре с ним вы могли спокойно выдвинуть любое предложение, пришедшее вам в голову, и чем это предложение было рискованней, тем больше была ваша уверенность, что оно будет принято. Он жив и находится в тюремном заключении.
Что же касается Трела́, то я едва его знал; придя в 1848 году в правительство, он выказал прямой, но ограниченный ум и честное, но не очень решительное сердце.
Суд над ними явился триумфом республиканского дела; как и всякая справедливая идея, те политические взгляды, проповедниками которых они были, вследствие гонений приобретали все большую известность и становились все популярней. Обвиняемые были оправданы и вышли из зала суда, сопровождаемые возгласами одобрения десятитысячной толпы простых горожан, студентов и школьных учителей, которые на руках отнесли Трела́ к дверям его дома.
Гинару и Кавеньяку удалось ускользнуть от оваций.
То был первый удар, нанесенный власти. Вскоре она получила и второй.
Ясно, что борьба обещала быть жаркой. Атака была мощной, но и оборона намеревалась быть упорной; любое событие могло быть использовано правительством в качестве предлога для ссоры, на которую готова была пойти оппозиция.
Поводом, из-за которого разыгралось второе сражение, стали споры вокруг Июльского креста.
Тринадцатого декабря 1830 года был издан закон, учреждавший в связи с событиями Июльской революции особый наградной знак, который должны были выдавать тем, кто отличился в ходе трехдневных боев. И потому комиссии, ведавшей национальными наградами, было поручено составить списки граждан, которым этот знак отличия следовало вручить.
В то время, имея председателем совета министров Лаффита и находясь под влиянием Лафайета, король еще пытался сделаться популярным; он пожелал получить Июльский крест и через г-на де Рюминьи, как я полагаю, обратился с соответствующей просьбой в наградную комиссию.
Комиссия ответила прямо, что Июльский крест был учрежден для награждения тех, кто сражался 27, 28 и 29 июля; что герцог Орлеанский вернулся в Париж лишь в ночь с 30-го на 31-е и, следовательно, ни на каком основании не может получить эту награду.
И тогда король решил, что, раз уж он не может получить ее, он будет ее жаловать.
В Пале-Рояле решили, что Июльский крест будет нести на себе надпись «Пожаловано королем» и его вручение должно сопровождаться процедурой присяги королю.
Кроме того, орденскую ленту, которая по решению комиссии должна была быть красно-черной, то есть цвета крови и траура, изменили на сине-красную.
Однако надпись «Пожаловано королем» была нелепой. В те дни, когда люди заслужили этот крест, во Франции был лишь один король, и им был тот король, против которого они сражались.
Что же касается присяги, то она была вне логики. Как могли приносить присягу верности и покорности королю те, кто еще недавно с оружием в руках провозглашал суверенитет народа?
И мы решили противиться этим решениям.
Циркулярное письмо Гарнье-Пажеса заставило нас собраться в пассаже Сомон; вопрос был поставлен так:
Смириться ли с надписью «Пожаловано королем»?
Подчиниться ли присяге?
Согласиться ли на сине-красную ленту взамен красно-черной?
Два первых предложения были единодушно отвергнуты.
Третье стало предметом горячего спора.
В конце концов было решено, что цвет ленты значения не имеет, поскольку главный вопрос связан с присягой и надписью, и что можно одобрить сине-красную ленту взамен красно-черной.
В ту же минуту несколько метров сине-красной ленты были брошены на стол председателя собрания; каждый из присутствующих отрезал себе кусочек ленты и вставил его в петлицу, после чего все в полном порядке покинули пассаж.
Несколько граждан предстали перед судом за то, что носили эту награду незаконно.
Однако все они были оправданы.
Королевский двор признал себя побежденным, «Вестник» обнародовал список награжденных, и вопрос о надписи и присяге больше не шел.
Однако было дано общее указание поднимать Июльский крест на смех; к несчастью, те, кто носил его, не были людьми, позволявшими смеяться им в лицо.