Однако на этом совещании фабриканты, торопившиеся куда меньше, чем рабочие, поскольку увеличение расценок должно было обратиться для них в денежные потери, заявили, что, будучи назначены официально, они не могут связывать обещанием своих коллег.
В итоге было решено, что фабриканты соберутся отдельно и назначат своих уполномоченных представителей.
Так что вопрос о тарифе был снова отложен.
Тем временем рабочие умирали от голода.
Очередное совещание было назначено на 25 октября.
На этом заседании предстояло обсудить жизнь и смерть сорока тысяч несчастных.
И потому на глазах у всех — мы видели нечто подобное позднее, но тогда такое зрелище было незнакомо — около десяти часов утра на городской площади собралась вся эта толпа несчастных, ожидавших своего приговора.
Впрочем, среди собравшихся тридцати тысяч просителей не было никого с оружием; это была общая мольба, и только.
Тем не менее г-н Бувье-Дюмолар испугался: толпа, даже если это толпа просителей, всегда пугает; понятно, что тридцать тысяч человек, которые просят, могут и приказывать.
Префект приблизился к ним.
— Друзья мои, — сказал он, — если вы останетесь здесь, дело будет выглядеть так, будто тариф навязан силой; так что удалитесь, чтобы обсуждение проходило свободно.
Тридцать тысяч рабочих воскликнули в один голос: «Да здравствует префект!» и удалились.
Тариф был подписан той и другой стороной.
Он был увеличен на три или четыре су в день; всего три или четыре су! Но это была жизнь двух детей.
Радостные рабочие иллюминировали окна своих бедных жилищ, и в эту счастливую ночь было очень долго слышно, как они поют и пляшут.
Радость эта была вполне невинной, но фабрикантам, тем не менее, она показалась оскорблением.
Некоторые из них отказались соблюдать тариф.
Примирительная конфликтная комиссия вынесла им порицание.
Десятого ноября сто сорок фабрикантов собрались вместе и выступили с возражениями против тарифа. По их словам, они не были обязаны оказывать помощь рабочим, создавшим себе искусственные потребности.
Искусственные потребности при наличии восемнадцати су в день! Какие сибариты!
Это собрание фабрикантов, их возражения против принятого решения, письмо префекта, где говорилось, что тариф не является обязательным, напугали рабочих, которые снова стали собираться и, видя, что их обращения к членам примирительной комиссии бесполезны, а те, в свой черед, не считают более принятый тариф обязательным, приняли решение на неделю прекратить работу и безоружными ходить по городу в качестве просителей.
По мере того как рабочие становились все более смиренными, фабриканты становились все более заносчивыми.
В то же самое время генерал Роге, чьи полномочия как командующего округом обладали строгостью, которую нельзя было изменить, приказал расклеить в городе плакаты с текстом закона, направленного против людских сборищ.
Регулярные войска получили приказ оставаться в казармах.
Двадцатого ноября, под предлогом встречи генерала Ордонно, на площади Белькур был устроен войсковой смотр.
Это была угроза. К несчастью, терпение тех, кому угрожали, подходило к концу.
В понедельник 21 ноября четыре сотни рабочих, занятых выделкой шелка, — собрались в квартале Ла-Круа-Рус.
Во главе ткачей стояли их старшины, и вооружены собравшиеся были только палками.
Цель их состояла в том, чтобы переходить от одной мастерской к другой и побуждать своих товарищей прекратить всякую работу до тех пор, пока тариф не будет принят.
Внезапно на другом конце улицы появилось около шестидесяти национальных гвардейцев, патрулировавших город.
То ли патрульные имели приказ, то ли подчинились своему воинственному духу, но, так или иначе, они воскликнули:
— Друзья, выметем отсюда эту сволочь!
И с этими словами бросились в штыки.
В один миг шестьдесят национальных гвардейцев были обезоружены, и рабочие возобновили свою чисто мирную прогулку.
Однако навстречу им двинулась колонна национальных гвардейцев, раздались выстрелы, и восемь рабочих упали мертвыми или смертельно раненными.
Пролилась кровь, и с этой минуты началась истребительная война.
Все знают, как народ сражается за идею, но совсем другое дело, когда он сражается за хлеб.
Тем же вечером сорок тысяч рабочих вооружились и двинулись под знаменами, на которых были начертаны следующие слова, самый мрачный, возможно, лозунг из всех, когда-либо побуждавших к гражданской войне: