вдевятеро больше всего бюджета народного просвещения вместе с его поощрительными пособиями, школьными дотациями и королевскими стипендиями;
вдвое больше расходов министерства иностранных дел, которое платит жалованье тридцати послам и полномочным посланникам, пятидесяти секретарям посольств и дипломатических миссий, ста пятидесяти генеральным консулам, консулам, вице-консулам, драгоманам и консульским агентам, девяноста начальникам отделений, начальникам канцелярий, их заместителям, делопроизводителям, канцелярским служащим, переводчикам, обслуживающему персоналу и т. д.;
денежное содержание армии в пятьдесят пять тысяч человек, включая офицеров всех чинов, унтер-офицеров, капралов и солдат;
на треть больше того, во что обходится весь штат администрации правосудия;
и, наконец, равно сумме, достаточной для того, чтобы на весь год обеспечить работой шестьдесят одну тысячу шестьсот сорок трех батраков.
Все эти подсчеты, которые при всем восторженном отношении буржуазии к своему королю неизбежно заставляли ее задуматься, провел, укрывшись под именем Тимон-мизантроп, г-н Корменен.
К тому же, как если бы все несчастья разом должны были накинуться на этот злополучный цивильный лист в восемнадцать миллионов франков, г-н де Монталиве, которому было поручено отыскать доводы для того, чтобы цивильный лист утвердили, вдруг додумался заявить прямо в Палате депутатов:
— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.
При слове «подданные» зал тотчас же взрывается неописуемым гневом.
— Люди, которые делают королей, не являются подданными королей, которых они делают! — восклицает г-н Маршаль. — Во Франции нет больше подданных.
— Однако здесь есть король! — вворачивает слово г-н Дюпен, на протяжении тридцати лет отдававший весь свой ум на службу реакции.
— Здесь нет больше подданных! — повторяет г-н Клер-Лассаль. — К порядку министра! К порядку!
— Я не понимаю, почему меня прерывают! — восклицает г-н де Монталиве.
— Потому что во Франции нет больше подданных! — поясняет ему г-н де Людр.
Господин де Монталиве снова берет листочки с текстом своей речи и произносит:
— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.
— Это оскорбление, нанесенное Палате депутатов! — кричит г-н де Лабуасьер.
Со всех сторон раздаются крики: «Призвать министра к порядку!», и председатель, не в силах поддержать порядок в зале звоном своего колокольчика, покрывает голову шляпой в знак того, что он вынужден закрыть заседание.
Все это было гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд; это были удары, нанесенные тому ореолу буржуазности, который сделал Луи Филиппа королем Франции.
В тот же день сто шестьдесят семь депутатов, которых возглавлял Одилон Барро, подписали протест против использования слова «подданные», несовместимого с принципом национального суверенитета.
В итоге депутатская комиссия одобрила основы королевского требования, снизив, однако, размер цивильного листа до четырнадцати миллионов франков.
Все ранее полученные королем суммы, выплаченные из расчета восемнадцати миллионов, были признаны.
Королеве была назначена вдовья доля на случай кончины короля.
Герцогу Орлеанскому было даровано ежегодное ассигнование в один миллион франков.
Однако этот триумф имел свою унизительную сторону; дебаты в Палате депутатов по поводу слова «подданные», «Письма» г-на де Корменена, порицание со стороны г-на Дюпона (из Эра), скандал, связанный с требованием короля, насмешки республиканских газет — все это в значительной степени заменяло голос античного раба, кричавшего за спиной победоносных императоров:
— Цезарь, помни, что ты смертен!
И потому будущий 1832 год представлялся мрачным и полным угроз; наследники принца де Конде затеяли судебный процесс, страшный процесс, в котором все вопросы, уже решенные следствием и судом, жестоким образом обсуждались снова; процесс, в котором почтенное имя королевы оказалось стоящим рядом с более чем непопулярным именем г-жи де Фёшер; разумеется, этот процесс был выигран г-жой де Фёшер и двором, но какая омраченная радость проистекает из подобной победы!
Затем то и дело стали возникать новые заговоры.
Сначала таинственный заговор на башнях собора Парижской Богоматери: заговор Консидера.