Немного позднее роялистский заговор на улице Прувер: заговор Понселе.
Затем «Трибуна» представила доказательство того, что если Луи Филипп и не воевал против Франции, то не из-за недостатка желания: газета опубликовала его письма испанской хунте и перепечатала его Таррагонское воззвание.
Затем был переиздан его юношеский дневник, где он выражал радость по поводу хорошего отношения к нему со стороны г-на Колло д’Эрбуа и признавался в том, что написал заметку для «Друга народа», газеты Марата.
Затем вдруг появилась статья Карреля, которую вполне могли бы подписать Тразея или Кокцей Нерва, настолько она дышала его античным героизмом.
Статья была по поводу практиковавшихся тогда арестов журналистов.
«… Подобный порядок, — писал прославленный публицист, — не будет с нашего согласия называться свободой прессы. Столь чудовищная узурпация не пройдет. Мы станем преступниками, если будем ее терпеть, и нужно, чтобы это министерство знало, что всего один мужественный человек, на стороне которого находится закон, способен поставить свою жизнь на кон не только против жизней семи или восьми министров, но и против всех крупных и мелких интересов, которые окажутся бесстыдным образом связаны с судьбой подобного министерства. Жизнь человека, тайком убитого на углу улицы в разгар мятежа, мало что значит; но жизнь человека чести, который, сопротивляясь от имени закона, будет убит у себя дома подручными г-на Перье, значит много: его кровь будет взывать к мести. Если министерство решится на такую ставку, оно, скорее всего, проиграет.
Постановление об аресте под предлогом очевидного преступления не может быть законным образом вынесено против писателей, публикующихся в периодической печати, и всякий писатель, обладающий чувством собственного достоинства, противопоставит беззаконию закон и силе силу. Это наш долг, и будь что будет.
Это была одна из тех грандиозных дуэлей, что отвечали героическому воображению прославленного писателя; однако он напрасно ударял острием своего пера и острием своей шпаги в щит министерства: министерство не приняло вызова.
Правда, в разгар упомянутых событий распространилась новость, завладевшая вниманием всех благородных умов.
Посредством стремительной и необычайно смелой атаки капитан Галлуа только что захватил Анкону, и трехцветный флаг отразился в водах Адриатики.
Однако мало-помалу эта новость, сократившаяся до своих истинных размеров, лишилась ореола отваги, совершенно непостижимой в сравнении с теми робкими шагами, какие французское правительство предпринимало на протяжении последних двух лет; капитан Галлуа, которому, чтобы начать действовать, следовало дождаться позволения святого отца, действовал без его позволения; святой отец, вместо того чтобы быть благодарным нам за это решение, был в ярости, а кардинал Бернетти воскликнул:
— Да со времен сарацин ничего похожего не предпринималось против папы!
К тому же следующее письмо капитана Галлуа своему брату, полковнику Галлуа, распространявшееся среди членов республиканской партии, свидетельствовало о приверженности правительства плану золотой середины, от которого оно не намеревалось отходить ни на шаг:
Дорогой Огюст!
В то время как ты полагаешь, что я нахожусь в Тулоне, я пишу тебе из Анконы, куда с поразительной быстротой, всего за четырнадцать дней, привел дивизион, состоящий из двух фрегатов и одного 90-пушечного линейного корабля и перевезший 66-й пехотный полк. У меня был приказ дожидаться здесь посланца от г-на де Сент-Олера, французского посла в Риме, но, поскольку этот посланец так и не появился, я счел возможным высадиться на берег самостоятельно, что мы и проделали ночью, преодолев крепостную стену и взломав ворота военной гавани. Тебе было бы любопытно видеть своего брата, идущего в три часа утра вместе с ротой гренадер захватывать прямо в постели папского легата, который, казалось, был куда больше раздосадован тем, что потревожили его сон, нежели тем, что город захвачен, о чем он и не догадывался; впрочем, ему принесли извинения за столь большую вольность. Разоружение сторожевых постов в городе прошло без всякого противодействия, без единого выстрела. Крепость капитулировала. Тайна сохранялась настолько хорошо, что, когда мы были в пяти льё от Анконы, никто еще не знал, куда мы направляемся, даже командир 66-го полка, утверждавший позднее, что экспедиция находилась под его начальством, хотя тогда писал мне: "Командующему французскими войсками". Это столкновение самолюбий едва не заставило нас перерезать друг другу горло, однако генерал Кюбьер, прибывший из Рима, чтобы принять на себя главное командование, в конечном счете немного нас примирил.