Клеветники говорят, что я честолюбив, ненасытно жаден к богатству и желаю иметь блистательный двор! Но я прошел по всем ступеням жизни и мог бы сказать:
Мне было дано стать королем, поскольку лишь я один мог спасти Францию от деспотизма и анархии. Я всегда выступал против Бурбонов старшей ветви; никто не был их врагом в большей степени, чем я. И потому нелепо предполагать, что у меня есть мысль пойти с ними на мировую.
Разговоры о программе Ратуши являются бесстыдной ложью, в свидетели чему я призываю господина Лаффита. В речи, произнесенной над гробом генерала Ламарка, кто-то, кого я даже не знаю, говорил о торжественно принятых, а затем вероломно забытых обязательствах.
Но это ложь, вызывающая у меня возмущение. Я не давал никаких обещаний. По закону я ничего не должен был обещать, а на деле ничего и не обещал.
Революция свершилась под крики «Да здравствует Хартия!». Народ требовал Хартию, и она была исправлена упразднением четырнадцатой статьи.
Взойдя на трон, я тотчас же принял систему управления, которая показалась мне правильной, и она кажется мне правильной еще и сегодня. Докажите, что я ошибаюсь, и я изменю ее; в противном случае я буду настаивать на своем, ибо я человек честный и принципиальный; скорее меня разрубят на мелкие кусочки, чем заставят поступить против моего убеждения.
У меня нет приближенных; возможно, это самолюбие, но я не подчиняюсь никакому влиянию. Моя система кажется мне превосходной; попробуйте доказать обратное.
— Это доказал опыт, — промолвил г-н Араго. — Дерзость карлистов, политическая рознь, гражданская война в Вандее и в Париже служат приговором системе тринадцатого марта. Наше положение ухудшилось; несколько молодых людей только что попытались свергнуть правительство, рассчитывая на недовольство народа; они не решились бы на это пятнадцать месяцев тому назад.
— Я только что проехал через весь Париж. И что же? Никогда мне приходилось слышать более единодушных и более горячих возгласов «Да здравствует король!» и никогда национальная гвардия не выказывала большей преданности.
— Я тоже видел национальную гвардию, — ответил г-н Араго. — Она хотела побороть анархию, однако у нее было и желание изменить систему. Таково мое мнение; правда, это всего лишь мнение рядового национального гвардейца, и потому большого веса оно не имеет; в устах какого-нибудь полковника оно значило бы больше.
— Я вас понимаю… Никогда не мог взять в толк, в силу какой прихоти Казимир Перье так упорно противился воле двенадцатого легиона.
Что же касается системы, которую вы называете системой тринадцатого марта, то она датируется не тринадцатым марта; я принял ее по зрелом размышлении, вступив на трон, и ей всегда следовали, даже при господине Лаффите.
— Ваше величество ошибается, — возразил г-н Лаффит, — я отвергаю всякое уподобление кабинета министров, возглавлявшегося мной, правительству Перье. Правда, принятые тогда меры имели, вопреки моей воле, большее сходство с его мерами, чем мне хотелось бы; однако сошлюсь на речи, которые я произносил тогда с вашего одобрения.
— Взгляды были теми же, — ответил король. — Правительство всегда шло одной и той же линией, поскольку эта линия была принята по зрелом размышлении. Покажите мне ее отрицательные стороны, ибо в вашем докладе я не нашел ничего, абсолютно ничего.
— Малые причины способны привести к весьма большим последствиям, — заметил г-н Араго. — Именно явные ошибки правительства повлекли за собой охлаждение к нему со стороны нации. К примеру, вошедшее в практику расформирование национальной гвардии самых патриотичных городов, в том числе и пограничных, у многих уничтожило доброжелательное отношение к власти. В Перпиньяне для этого вообще не было никакого предлога, и все произошло по прихоти префекта, желавшего угодить чувствам Казимира Перье.
— В Гренобле, — добавил г-н Одилон Барро, — ошибки правительства были многочисленными и непростительными.
— Об этом деле, господа, — живо откликнулся Луи Филипп, — распустили самые злостные вымыслы; оклеветали органы власти, оклеветали тридцать пятый полк. Выходит, нужно было позволить унижать власть? Нужно было терпеть, когда по улицам города безнаказанно таскали чучело короля в образе животного, которое ведут на бойню? И поскольку храбрые солдаты встали на защиту короля, законов и порядка, их осудили и обозвали убийцами!
— Правительство оберегает карлистов, — вставил свое замечание г-н Одилон Барро, — оно пошло на мировую с ними, а это серьезная ошибка. Мы много раз требовали, чтобы правительство применяло законы к карлистам, принимавшим участие в вооруженном восстании на западе страны, и очистило органы управления от окопавшихся там карлистов. Отнюдь, правительство выдало охранные листы главарям банд.