— Мы боимся злоупотребить временем вашего величества, — промолвил г-н Одилон Барро.
— Я конституционный король, и выслушивать всех — мой долг. В свое время аудиенцию у меня получили даже господа Моген и Кабе! Так что я не иначе как с удовольствием встречаюсь с тремя особами, с которыми меня связывают личные отношения и которые могут сказать мне правду, приправив ее как можно меньшей горечью.
— Ваше величество находит принятую систему управления безукоризненной, мы же полагаем противное, так что продолжать этот разговор бесполезно, — заметил г-н Одилон Барро.
— Я считаю эту систему превосходной и, пока мне не будет дано доказательство противного, не намерен менять ее. Намерения мои чисты, я желаю счастья Франции и никогда не ополчался на нее. Все трудности происходят оттого, что мне не воздают должное, оттого, что недоброжелательство и клевета пытаются свалить меня. Если я присутствую на заседании совета министров, журналисты кричат, что государство погибло и конституционного правительства больше нет. Однако вовсе не я заставляю принимать решения, направленные на подавление свобод. К примеру, сегодня утром мне предложили ввести в Париже военное положение, но я отказался; законов имеется достаточно, а я хочу править только с помощью законов.
— Мы приветствуем это решение вашего величества, — единодушно заявили депутаты.
— В вашем докладе вы обвиняете меня в ненасытной жадности к богатству.
— Государь, — вместе откликнулись г-н Араго и г-н Одилон Барро, — мы уверены, этого нет в докладе.
— Господа, не настаивайте, там это есть, — произнес, обращаясь к коллегам, г-н Лаффит.
— Как видите, господин Лаффит припомнил то, о чем я говорю. Вы обвиняете меня в желании скопить немыслимые богатства.
— Мы лишь сказали, — ответил г-н Араго, — что ваши министры потребовали для вашего величества цивильный лист чересчур большого размера. Таково было наше намерение.
— Я не знаю ваших намерений, я знаю только факты.
— Со стороны патриотов, — произнес г-н Одилон Барро, — есть раздражение, охлаждение и уныние, тогда как карлисты исполнены дерзости. Я умоляю ваше величество отыскать причину такого положения и исправить его. Возможно, время еще есть. Нынешний момент даже удобен для этого, поскольку вы только что подавили восстание. Ваше величество может верить нам, ведь нами, всеми тремя, руководит только любовь к Франции и к вашему величеству. Господин Араго стремится лишь к тому, чтобы оставить политику ради науки, которая прославила его; господин Лаффит донельзя разочаровался во власти, ну а я готов расписаться кровью, что не хочу занимать ровным счетом никакой должности в вашем правительстве, поскольку испытываю чрезвычайную радость от полученной возможности вернуться в свой кабинет и, не отвлекаясь, предаться занятиям, которые дают мне независимость и материальное благополучие.
— Господин Барро, я не принимаю вашего отречения, которое вы мне предлагаете, — промолвил король, хлопнув по плечу г-на Одилона Барро.
— Государь, — ответил г-н Одилон Барро, — соблаговолите видеть в нас лишь бескорыстных людей, выражающих мнение искренних и умеренных патриотов. Вы приговорены управлять посредством свободы и в согласии со свободой, так примите все последствия подобного положения.
— Именно в этом состоит мое намерение, именно это я и делаю. Я не буду ничего менять в системе, ибо меняю ее, лишь когда мне показывают мою ошибку. Лишь один раз я отступил от этой привычки: по случаю моего герба. Я дорожил геральдическими лилиями, поскольку они были моими, поскольку они были моей собственностью, как и собственностью старшей ветви Бурбонов, поскольку во все времена они были украшением наших гербовых щитов. Люди захотели упразднить лилии, что было глупостью. Я долго сопротивлялся этому, невзирая даже на настояния господина Лаффита, но кончил тем, что уступил насилию.
Но в конце концов, господа, что вы хотите мне предложить?
— Золотую середину между системой тринадцатого марта и республикой, — ответил г-н Араго.
— Воззвание, — подхватил г-н Одилон Барро, — в котором ваше величество, уведомив Францию об опасных событиях последних двух дней, снова и откровенно выразит свою приверженность принципам Июльской революции, должно, на мой взгляд, произвести великолепное впечатление.
— К несчастью, — ответил Луи Филипп, — конституционный король не может высказываться с трибуны. О своих личных чувствах я могу сообщать лишь во время поездок, и вы не раз убеждались, что я всегда пользовался такими возможностями, никогда не упуская их.