И, наконец, она установила тот странный факт, что, вопреки самым нерушимым традициям французской монархии, Луи Филипп, взойдя на трон, передал принадлежавшие ему имения в дар своим детям, чего он не имел права делать, и, мало того, по прошествии трех лет регистрация этого дарения оказалась не оплачена полностью, хотя такую регистрацию полагается оплачивать вперед.
Затем внезапно распространился слух, что на фасаде особняка Лаффита прохожие могут прочитать объявление со словами: «Особняк продается».
Таким образом, удар, нанесенный Луи Филиппом своему бывшему другу, человеку, который сделал его королем, оказался смертельным: продажа Бретёйского леса, ставшая известной вследствие ее регистрации, подорвала самые основы доверия к банку г-на Лаффита, и г-н Лаффит разорился.
Была открыта национальная подписка, чтобы выкупить этот особняк, где если и не совершилась, то, по крайней мере, была задумана революция 1830 года.
Многие отметили, что королевский двор не принял участия в этой подписке.
А ведь это был прекрасный случай выгодно вложить миллион; скажем больше, это означало бы вложить миллион под хорошие проценты.
Между тем было издано постановление, которое подчеркнуло незаконнорожденность этой монархии, произведенной на свет революцией и отрекшейся от своей матери.
Речь идет о постановлении, которым отменялся закон 16 января 1816 года, относящийся к годовщине рокового и навсегда прискорбного дня 21 января 1793 года.
Если годовщина 21 января была роковым и навсегда прискорбным днем, то зачем отменили закон, объявлявший этот день траурным?
Все это повергло умы в горестное сомнение; даже те, кто во всеуслышание защищал действия правительства, тайком высказывали опасения в отношении крутизны откоса, по которому оно скатывалось. И тогда король рассудил, что ему следует нанести решительный удар, дабы восстановить свою популярность. 29 июля 1833 года, забыв о написанном им Людовику XVIII в 1814 году письме, где говорилось: «Мои желания торопят падение Бонапарта, которого я ненавижу настолько же, насколько презираю», король приказал, чтобы статуя ненавидимого и презираемого им человека вновь появилась на вершине колонны, стоящей на Вандомской площади.
Позднее Луи Филипп поступил и того лучше: чувствуя, что его популярность упала еще ниже, он отправил своего собственного сына на остров Святой Елены за прахом человека, которого он больше не презирал и не ненавидел с тех пор, как стало понятно, какую выгоду можно извлечь из переноса его мертвого тела.
Вернемся, однако, к тому беспокойству, какое испытывало общество и, можно сказать, умышленно поддерживалось ответными действиями правительства и насильственными мерами со стороны полиции.
Ведомство на Иерусалимской улице возглавлял в то время г-н Жиске; он счел очень ловким приемом распространить гербовый сбор на брошюры.
Применение гербового сбора к брошюрам, которых ежедневно продавали до пятидесяти тысяч экземпляров, было серьезным делом.
Поскольку никакой закон не требовал обложения брошюр гербовым сбором, газета «Здравый смысл», которая одна распространяла более трех четвертей всех продававшихся брошюр, продолжала печатать их, а газетные разносчики продолжали торговать ими.
Газетных разносчиков стали арестовывать.
Полицейские, производившие эти аресты, по требованию газет были вызваны в суд и приговорены к наказанию.
Тем не менее полиция продолжала аресты.
И тогда г-н Родд, вместе с Кошуа-Лемэром руководивший газетой «Здравый смысл», решил бросить полиции открытый вызов: 8 октября 1833 года г-н Родд написал во все газеты, что в следующее воскресенье он будет лично раздавать патриотические брошюры, изданные газетой «Здравый смысл», и раздача эта состоится на площади Биржи.
Если полиция попытается арестовать его, он будет защищаться до последней капли крови.
Само собой разумеется, немалая часть парижского населения пришла на указанное место.
Господин Родд должен был появиться в два часа пополудни; уже с полудня площадь Биржи была запружена толпой, и многочисленные зрители расположились у окон, словно в надстроенных ложах огромного цирка.
В два часа дня в толпе раздался сильный гул: это г-н Родд вышел на ристалище.
Он был в одежде газетного разносчика, то есть в малиновой блузе и лакированной шляпе, на которой стояла надпись: «ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ».
Из висевшей у него на боку коробки, где лежали брошюры, торчали рукоятки двух пистолетов.