Вдруг среди молчания раздался пронзительный женский крик, затем послышались чьи-то быстрые шаги, и кто-то постучал в дверь, громко крикнув:
— Берегись, Уэссекс!
Оба противника невольно оглянулись в ту сторону, откуда донёсся этот душераздирающий крик. Дверь в помещение маркиза была настежь отворена; из задней комнаты лились потоки света, и на этом фоне чётко вырисовывалась фигура женщины в длинном белом платье, с распущенными по плечам золотистыми волосами. Ещё минута — и женщина уже стояла в зале, подобно светлому призраку, ярко освещённая луной; лёгкий белый шарф спустился с плеч, открывая белую шею и обнажённую грудь; в волосах запуталось несколько зелёных листьев, придавая этой девичьей фигуре вид вакханки. Взглянув на неё, герцог Уэссекский выронил из руки шпагу. Это была она!
Дон Мигуэль, по-видимому, был не очень удивлён этим неожиданным появлением; казалось, оно скорее раздосадовало его.
— Леди Урсула, прошу вас! — воскликнул он, положив руку на плечо девушки. В этом жесте было что-то властное, и говорил он повелительным тоном. — Прошу вас, уйдите! Здесь не место женщине.
Сердце герцога Уэссекского болезненно сжалось при виде того, как обращался с нею этот человек, тогда как всего лишь часом ранее он готов был отдать целое королевство за счастье коснуться её руки.
Молодая девушка стояла озадаченная, но вдруг стыдливым движением прикрыла шарфом свою обнажённую грудь и, задыхаясь, шепнула дону Мигуэлю:
— Я хочу говорить с ним.
Но в планы маркиза вовсе не входило продолжать эту сцену хоть на секунду больше, чем требовала необходимость. Он и кардинал с самого начала решили только на один миг показать Мирраб герцогу. Оправившись от первого изумления, герцог Уэссекский мог заговорить с девушкой, и тогда её голос выдал бы обман.
— Уходите! — решительно произнёс дон Мигуэль и, схватив девушку за руку, шепнул ей на ухо несколько слов, после чего почти насильно вытолкал её из комнаты.
Герцог Уэссекский разразился громким, неестественным смехом, выдавшим всю его душевную муку. Какое унижение! Он почувствовал, что весь его гнев сразу пропал, только гордость невыразимо страдала. Он, герцог Уэссекский, сохранявший в сердце рыцарское отношение к женщине, кто бы она ни была — королева или крестьянка, — унизился до соперничества за расположение какой-то развратницы! Мысль о возможности обмана не пришла ему в голову.
— Клянусь Пресвятой Девой, — обращаясь к маркизу де Суаресу, сказал он с прежним горьким, надрывным смехом, — мы можем лишь поблагодарить леди Урсулу за её своевременное вмешательство! Вы, милорд, и я скрестили шпаги из-за неё? — Он с негодованием указал на удалявшуюся Мирраб. — Это не трагедия, милорд, а фарс!
Бросив кинжал на пол, он вложил шпагу в ножны в ту минуту, когда дону Мигуэлю удалось, оттолкнув девушку из комнаты, запереть за нею дверь; затем испанец рассыпался в извинениях.
— Пожалуйста ни слова более, милорд! — холодно сказал герцог: это мне следует извиниться за вмешательство в дело, меня не касающееся. По справедливому замечанию его преосвященства, чувство гостеприимства должно было подсказать мне не охотиться за вашими птичками, милорд! Поздравляю, маркиз! У вас тонкий вкус. Покойной ночи и приятных снов!
Когда его высокая фигура скрылась за дверью, дон Мигуэль с облегчением вздохнул.
— Чудно разыгранная комедия! — прошептал он. — Тысяча поздравлений его преосвященству! Кар-рамба! Это была лучшая из всех выигранных нами партий за то время, что мы находимся в этом туманном Альбионе.
XVII
Пока разыгрывался этот короткий драматический эпизод, в котором Мирраб исполнила главную роль, она тщетно старалась собрать свои мысли. В течение нескольких часов два благородных джентльмена, один из которых носил пышную красную одежду, угощали её вином, уверяя, что она увидит герцога Уэссекского, если согласится отзываться на имя «леди Урсула», так как его светлость никогда не станет разговаривать с женщиной, если она — не «леди». Ей нравилось, что её называли «леди», пусть даже и в насмешку, и она была в восторге от мысли явиться в красивом наряде перед герцогом, к которому со времени эпизода на истмольсейской ярмарке испытывала страстное чувство. Ей очень нравилось пышное платье, которое ей приказали надеть, и она была готова исполнить любое желание чужеземцев, которые так нарядили её. Родилась и выросла она в нищете, и всё её честолюбие ограничивалось желанием быть сытой и иметь немного денег.