Окружённый друзьями, горячо приветствуемый толпой, герцог покинул Вестминстер-холл, и хотя на его губах появилась улыбка в ответ на выражения тёплых чувств, но на душе у него было бесконечно тяжело.
XXII
Возвращаясь в лодке домой в сопровождении его преосвященства, Урсула не проронила ни слова. Она чувствовала себя подобно человеку, на глазах которого только что скончалось самое дорогое ему в жизни существо. Своей великодушной жертвой она заплатила судьбе за короткие два часа счастья. Шум воды вокруг лодки напомнил ей другой вечер, когда октябрьское солнце тихо склонялось к западу, речные птицы летели на покой; а напротив неё сидел он и каждый его взгляд говорил ей, что он восхищается ею. И он оказался таким вероломным! Теперь в сердце девушки не было больше ревности; она забыла ту, другую женщину, помня лишь, что он принял её жертву и горько, жёстко рассмеялся, услышав, как она солгала.
Пока они плыли, Урсула была в какой-то полудремоте, и только когда в тумане вырисовались очертания Гемптонского дворца, снова почувствовала острую боль в сердце, и ей страстно захотелось, чтобы милосердный Бог сжалился над нею, послав ей смерть.
Собираясь выйти из лодки, она вдруг увидела перед собою кардинала Морено, о котором совсем забыла и который теперь протягивал ей свои белые руки, чтобы помочь ей сойти на берег. Она отшатнулась от него, как будто её ужалила змея.
Он снисходительно улыбнулся и мягко проговорил:
— Позвольте мне проводить вас до вашей комнаты, дочь моя. Вспомните, что её величество поручила вас мне; поэтому я хотел бы лично передать вас попечениям герцогини Линкольн.
— Ваше преосвященство оказывает мне слишком много чести, — холодно возразила Урсула. — Я сама найду дорогу.
— Как хотите, дочь моя. Я вовсе не намерен навязывать вам своё присутствие, а только хотел оказать простую услугу.
— Ваше преосвященство желаете оказать мне услугу? — быстро произнесла Урсула со странным оттенком решимости в голосе.
— Неужели вы в этом сомневаетесь, дитя моё? — вежливо спросил он.
— Нет, не сомневаюсь, — твёрдо сказала она, — потому что между нами есть теперь тайна, которая навсегда изменила бы ваше положение при любом европейском дворе, если бы о ней узнала английская королева.
— Это не так-то легко сделать, — начал кардинал, но в глазах его промелькнул испуг.
— Нет, я далека от мысли выдать ваше преосвященство и вовсе не думала сейчас о той ловушке, которую вы мне устроили и в которую я попалась, — впрочем, совершенно сознательно и добровольно. Я лишь хотела воззвать к вашей совести, так как вы можете оказать мне услугу: я хочу сказать сегодня два слова герцогу Уэссекскому.
С минуту кардинал не знал, на что решиться. Если бы он не устроил свидания Урсулы с герцогом и она, желая отомстить ему, выдала его, то все его планы оказался бы разрушенными. Короткий же разговор между ними не мог быть очень опасным для кардинала: и Уэссекс, и Урсула были так далеки от истины, что без вмешательства третьего лица не могли обнаружить гнусный обман. Важней всего для кардинала было выиграть время, чтобы в случае разоблачения его низкой роли в этом деле заготовленный им документ был уже подписан королевой. После минутного размышления он выразил готовность помочь молодой девушке; прося её не очень надеяться на его влияние и советуя ей лично обратиться к герцогу Уэссекскому, который должен быть ей бесконечно признателен, он только просил Урсулу терпеливо подождать до завтра, на что она изъявила своё согласие, осведомившись, в котором часу ей ожидать исполнения своей просьбы.
— Вскоре после полудня, если Господь поможет мне!
— Так помолитесь поусердней, чтобы Он помог вам!
Кардинал простился и ушёл, сделав вид, что не заметил слышавшейся в словах Урсулы угрозы, и решив насколько возможно сократить свидание молодой девушки с герцогом Уэссекским.
Королева была глубоко признательна ему за то, что считала результатом его удивительного влияния на виновную, хотя ей тяжело было думать, что своим оправданием герцог обязан не её желанию, а посторонним причинам. Союз с Испанией теперь был уже свершившимся фактом, что вызывало горькое разочарование в сердцах друзей герцога Уэссекского, а Мария Тюдор, отгоняя от себя мысль о предстоящем браке с испанским королём, расточала ласковые улыбки любимому человеку и осыпала его милостями, чувствуя себя счастливей, когда он почтительно целовал ей руку. Она ни разу не спросила его, насколько правдиво показание Урсулы; может быть, она даже боялась узнать истину и радовалась, что на долю её счастливой соперницы выпало такое унижение.