Перед этим папа не спал две ночи подряд. Он задремал, сидя в грузовике рядом с шофером. Дорога жизни на льду Ладоги, по которой везли продукты в осажденный Ленинград и вывозили блокадников, обещала жизнь и порой отнимала ее. Грузовики попадали под обстрелы, проваливались под лед вместе с грузами и людьми.
Полуторка, на которой ехал папа, была неожиданно остановлена регулировщиком. «Впереди большая полынья от снаряда. Вон там надо взять немного правее, — сказал регулировщик водителю и вдруг ни с того ни с сего обратился к Таниному отцу. — Вы поторопитесь домой. А то кот там один не справится».
Папа так устал, что не удивился словам незнакомца, хотя удивляться было чему. Ладно, дом сохранился у многих, но какой шанс был отыскать в Ленинграде живого кота?
В периоды навигации она проходила по воде, зимой — по льду и связывала блокадный Ленинград со страной.
Тяжело груженая полуторка поехала дальше. Огни ее фар прорезали мглу, высвечивая летевшие во все стороны снежинки. Отцу показалось, что он лишь на минуту прикрыл глаза, и тут его отбросило к дверце. Это шофер резко вывернул руль, в последний момент разглядев сквозь треснувшее лобовое стекло черную полынью.
— Ты держи свою дверь слегка приоткрытой, — посоветовал он папе. — Если что, выпрыгнуть успеешь. Грузовики в момент проваливаются. Вот едет машина — и сразу нет ее! Только фары светят из-под воды, пока не погаснут…
— Нас же предупреждал регулировщик про эту полынью, — удивился отец. Но шофер ответил, что они ни с кем не разговаривали.
Отец принялся спорить — как это ни с кем не разговаривали? Он очень хорошо рассмотрел того регулировщика: добрые глаза, пар изо рта, ушанка, туго завязанная узелком у подбородка, мерцающий фонарь в руке.
Измученный водитель впервые рассмеялся и сказал, не отрывая взгляда от дороги:
— Да тебе, браток, сон приснился. Ведь ты спал все время. На этой трассе нам не то что останавливаться, тормозить запрещено! Под угрозой расстрела. Даже если рядом машина с людьми будет тонуть, я обязан двигаться дальше…
Папа привез с собой буханку хлеба, банку тушенки, мешочек сушеной рыбы, несколько кусков сахара и леденцы. Мама и Таня накрыли на стол. Давно на нем не было такого угощения и не стояли три кружки сразу. Смирновы уселись рядышком, как в прежние времена. Таня с одной стороны прижалась к папе, мама — с другой. И Рыжик время от времени подходил к хозяину, чтобы потереться о его ноги. Но отец быстро заметил перемену в коте.
— Рыжик Петрович, ты что такой суровый стал? — спросил он. — Не ласкаешься, как прежде. Не урчишь и не мурлычешь подолгу. Забыл меня?
— Он теперь все время такой, — ответила за кота Таня. — Это война его изменила.
— Все вокруг изменились, — грустно подтвердила мама. — А может, просто стали самими собой.
— Думаю, что лучше стали. Вот я до войны столько хороших людей не встречал. Вы не представляете, какие у меня в роте товарищи!
— Петя… — мама осторожно потрогала папин лоб. — У тебя шрам. Это ранение? Ты нам ничего о нем не писал.
— Ты еще не все мои шрамы видела, — отец засмеялся и махнул рукой. — Да задело слегка. Три дня в лазарете, это не считается. У каждого такие царапины. Наверное, Танечкин «секретик» меня бережет.
Папа хлопнул себя по груди.
— Он все время с тобой? — обрадовалась Таня.
— Конечно. Что ты там такое наколдовала, доченька?
Девочка хитро улыбнулась.
— Не скажу. На то и секрет.
На ночь Таню положили к печке. Впервые за долгое время она пошла в постель без Рыжика. Кот улегся рядом с хозяином. Родители решили, что дочь уже спит, и говорили шепотом. Им много чем надо было поделиться друг с другом.
Папа рассказал маме про то, как стоял недавно над телом немецкого офицера. Немец выглядел холеным, будто в театр собрался. Отец рассматривал его чистую отглаженную форму, золотое пенсне, отполированные ногти, замшевую перчатку на руке и думал: «По сравнению с ним я такой грязный, оборванный. И я убил его».
А мама рассказала про свою новую работу в больнице, про то, как борется за жизнь — Танину, свою, других людей.
— Сам посуди, — прошептала она, — один килограмм хлеба официально стоит рубль девяносто. А на рынке он четыреста рублей. Даже дуранда триста рублей за килограмм.
— У вас тяжелее, чем у нас на фронте, — с горечью заметил отец.
Она ему ответила, что в этом виноваты не только немцы. И стала ругать руководство: не предусмотрели, не подготовились, не смогли организовать, не говорят правду, дают разгуляться спекулянтам и жуликам. И еще мама рассказала папе про Раю.