Выбрать главу
У нас ножики литые, Гири кованые. Мы ребята холостые Практикованные. Мы научены сумой — Государевой тюрьмой.
Молодцы пусть погуляют, Вместе водочки попьют, За веселое гулянье Цепи на ноги дают.
Пусть нас жарят и калят Размазуриков-ребят, Мы начальству не уважим — Лучше сядем в каземат.
Каземат ты каземат — Каменная стенка. Я мальчишко-сибиряк Знаю не маленько.
Не маленько знаю я, Не своим бахвальством, Что Россейская казна Пропита начальством.
Ах ты книжка-складенец, В каторгу дорожка, Пострадает молодец За тебя немножко.
Во тюрьму меня ведут Кудри развеваются — Рядом девушки идут, Плачут, убиваются.

И т. п.

Отношение деревни к затюремщикам резко изменилось. Пострадать «с доброй воли» не считается позорным. Возвратившиеся из тюрьмы пользуются уважением, слезным участием к их страданью. Тысячи политических ссыльных из разных концов России нашли в нашем краю приют и вообще жалостное отношение населения. Революционные кружки, организованные ссыльными во всех уездах губернии, за последнее время значительно обезлюдели. Много работников, как из крестьян, мещан, так и из интеллигентов, арестованы. Главный губернский комитет получает из Питера партийные журналы, прокламации и брошюры, и через уездных членов распространяют по всей губернии. Из прокламаций больше спрос на письмо русских крестьян к царю Николаю II-му. Из брошюр: «Что такое свобода», «Хитрая механика» и «Конек Скакунок». Несмотря на гонение, распространение литературы, хотя значительно слабее 1905–6 годов, но все-таки продолжается, хотя до сих пор и не вызывает массового бунта, но как червоточина незримо делает свое дело, порождая ненависть к богачам и правительству. Наружно же вид Олонецкой губ[ернии] крайне мирный, пьяный по праздникам и голодный по будням. Пьянство растет не по дням, а по часам, пьют мужики, нередко бабы и подростки. Казенки процветают, яко крины, а хлеба своего в большинстве хватает немного дольше Покрова. 9 зимних месяцев приходится кормиться картошкой и рыжиками, да и те есть не у всякого. Вообще мы живем как под тучей — вот-вот грянет гром и свет осияет трущобы Земли, и восплачут те, кто распял Народ Божий, кто, злодейством и Богом низведенный до положения департаментского сторожа, лишил миллионы братьев познания истинной жизни. Общее же настроение крестьянства нашего справедливо выражено в одном духовном стихе, распеваемом по деревням перехожими нищими-слепцами:

Что ты, душа, приуныла? Аль ты Господа забыла? Аль ты добра не творила? Оттого ты, душа, заскорбела, Что святая правда сгорела. Что любовь по свету бродит И нигде пристану не находит. По крещеному белому царству Пролегла великая дорога — Столбовая прямая путина. То ли путь до темного острога, А оттуль до Господа Бога. Не просись, душа моя, в пустыню, Во тесну монашеску келью, Ко тому ли райскому веселью. Положи, душа моя, желанье Воспринять святое поруганье, А и тем, душа моя, спасёся, Во нетленну ризу облекёся. По крещеному белому царству Пролегла великая дорога, Протекла кровавая пучина - Есть проход лихому человеку, Что ль проезд ночному душегубу, Только нету вольного проходу Тихомудру Божью пешеходу. Как ему, Господню, путь засечен, Завален — проклятым черным камнем.

1908

В черные дни

(Из письма крестьянина)

С сердцем, полным тоски и гневной обиды, пишу я эти строки. В страшное время борьбы, когда все силы преисподней ополчились против народной правды, когда пущены в ход все средства и способы изощренной хитрости, вероломства и лютости правителей страны, — наши златоусты, так еще недавно певшие хвалы священному стягу свободы и коленопреклоненно славившие подвиги мученичества, видя в них залог великой вселенской радости, ныне, сокрушенные видимым торжеством произвола и не находя оправдания своей личной слабости и стадной растерянности, дерзают публично заявлять, что руки их умыты, что они сделали все, что могли, для дела революции, но что народ — фефела — не зажегся огнем их учения, остался равнодушным к крестным жертвам революционной интеллигенции, не пошел за великим словом «Земля и Воля».