Гедеонов поднял с ковра нагую, окровавленную, тяжко и глухо стонавшую девочку. Одел ее, обессиленную, немую. Вышел с нею молчаливо и бесшумно из спальни через ряды раззолоченных комнат на улицу. И, усевшись в ожидавший его у подъезда закрытый бесшумный автомобиль, укатил глухими переулками в загородный вертеп…
Ночью у высокого цинкового, отделанного под золото гроба шла панихида. Гедеонов как ни в чем не бывало суетился уже у гроба, расставляя свечи. Хлопотал около вельмож, сослуживцев деда, приехавших отдать последний долг… Утешал убивающуюся мать свою — дочь вельможи.
Три дня и три ночи Гедеонов, при зажженных свечах, самолично читал у гроба деда Псалтырь… Только изредка чтение прерывалось чуть слышным, тонким хохотом, странным и глухим:
— Ха-а… ха… Клин надо вышибать… клином…
За защиту детей от жестокого обращения Гедеонову дали звание камергера.
IV
Темно и тревожно расползались по Петербургу слухи о камергере-деторастлителе.
Наряжено было тайное следствие. Но из этого ничего не вышло. Гедеонов замел следы. Сам же уехал за границу.
Год Гедеонов, веселясь, провел в заморских странах.
В каком-то чужестранном городе встретил он красавицу землячку. Влюбился в нее. А она — в него.
Влюбленные, обручившись, уехали в Россию, в Знаменское — венчаться. Гедеонов спешил со свадьбой, так как ему нужно было где-то, кому-то доказать, что и он чтит святость брака и верит в бога…
Был задан в Знаменском свадебный пир. С сумерек над озером в саду зажигались разноцветные китайские фонари. Огненным взвивались ключом ракеты.
Гедеонов, на хрустальном балконе розового китайского домика, обрызгиваемого светлыми фонтанами, перед невестой своей, одетой в голубой и белый шелка, мечтательно и томно раскинувшейся в кресле бледной девушкой, опустившись на колени, целовал ее ноги больно и сладко:
— Ой, сладость моя!.. Не утолю любви я. Не утолю!..
В голубом странном свете фонарей и выглянувшей из-за каштанов полной луны, словно кукла, дрожала и вскрикивала девушка, лукаво-испуганные вытаращив на Гедеонова, шальные глаза. Но что-то не девичье, много изведавшее, было в улыбке губ ее. Страстно и гибко разметав ноги, руки, светлокудрую откинув назад голову и выставив юную, тугую, как мяч, грудь, глядевшую из-под шелка острыми сосцами врозь, — дразнила девушка собой сгоравшего от похоти Гедеонова. Пьяным глядела на него, бесстыдным взглядом. Улыбалась томно-дерзко. Медленно и протяжно вздыхала:
— Ох, скоро ли!..
А Гедеонов обхватывал ее поперек длинными костлявыми руками. Точно переломить ее хотел. Худой прижимаясь, шершавой щекой к ее бледной нежной щеке, рычал исступленно:
— Съем! Съем!.. Наслаждение ты мое!.. Ог-г…
Сжимал девушку, так что та задыхалась и стонала от боли. Брал ее полудетскую кукольную головку трясущимися руками. К тонким подводил, кривым губам. Целовал до крови, прикусывая губы и дрожа. Шептал, задыхаясь:
— Не вытерплю… Не утолю любви! Как вспомню, что голенькой… тебя буду держать… девственницу… так дух и захватит!.. Никто-то тебя не видел еще голенькой… А я буду держать и… Сладость моя!..
Мял ее остервенело. Тер в руках. Но она, измученная, не отбивалась. Только стонала:
— Перестань… ах, господи… Перестань, больно…
Да не переставал Гедеонов, ломал тонкие ее детские пальцы. И целовал кровожадно, словно зверь. Сладкую сосал, разжигающую кровь ее из красных прокусанных губ… Только когда уже сестра невесты, услышав стоны, прибежала на хрустальный балкон, — Гедеонов утих с безжалостными своими ласками. И, взяв на руки невесту, сошел с нею к озеру.
Из верхнего сада музыка лилась. Ветер качал шапки каштанов, обливаемые синим огнем луны.
В лодке, подплыв под черное крыло каштана, целовал Гедеонов, мучил девушку ненасытимо. А та стонала, бледная и измятая…
В дворце пылали огни. Гремела музыка. Страстно и влюбленно перешептывались увядающие осенние травы и цветы, разливая пьяные ароматы и росы. Хороводы горячих, бредящих женщин носились, словно одержимые, в огненной языческой пляске по дорожкам…
В церкви, под венцом, всенародно Гедеонов, упав на колени перед невестой, убранной в светлый шелк и алмазы, целовал подол ее платья. Вскрикивал яростно:
— Сладость ты моя!.. Вот когда утолю я любовь!..
В дворце ночь напролет пиршествовали и веселились гости. Гедеонов и невеста, ликующие, слегка утомленные, вскруженные плясками и вином, с горячими, затуманенными страстью глазами, сыпали улыбки, радость, искристый, звонкий смех.