Чем боле приближался для наших героев Перунов холм, тем темнее становилось небо, тем более сгущались тучи. Весь воздух насыщался какой-то тяжелой силой, казалось, еще немного, и от самих тел всадников начнут бить маленькие молнии. Рахта чувствовал, как перехватило горло. Быстрей, быстрей!
Сухмат скакал, поотстав лишь самую малость. В голове его роились неприятные мысли. Только что все было так хорошо, устроено, определенно. Оставалось попрощаться с матерью, да еще кое с кем, числом, кажись, три, нет, скорее четыре, Грунюшку не забыть бы — и в поход, причем в поход, из которого все вернуться живыми да здоровыми. Охота, даже на лешего — это ведь не война со степняками! А теперь все вновь перемешалось…
Вот и капище. Вот Перун дубовый, глава серебряная, длинный ус злат, ноги железны, смотрит на Рахту глазами-каменьями драгоценными. Вот стрела яхонтовая в руке его. И огонь негасимый у ног… Вот другие — Дажьбог, Стрибог, Хорс, Симаргл, Мокошь… Но где же волхвы окаянные? Почему-то пустынно. Неужели Нойдак обманул? Но нет — там, позади, вот они… Стало быть, тайное жертвоприношение. Вот он, злыдень — волхв Перунов! Двое малых волхвов рядом, все — белом, теперь, под струями ливня — заветные одежды висят на них тряпками. Еще один — чернявый — поодаль…
Полина стояла, привязанная к столбу. Рот ее был завязан, глаза открыты. Зрачки широкие — то ли от боли, то ли опоили зельем каким колдовским… Грудь бедняжки была обнажена, покрыта зловещими узорами Мертвого Мира. Солнечные знаки, когда-то наколотые у сосков девушки, сейчас перечеркнуты крест на крест чем-то черным, а меж грудей — стоял знак молний. Перунов знак! Увидев, что любимый совсем рядом, что в его руке меч, что сейчас он ее спасет, глаза девушки засияли, она сделала мощный рывок всем телом, стремясь освободиться от веревок. Увы — связана она была крепко.
Вот Рахта уже в двух шагах от волхва, обнаженный меч поднят над головой. Перунов слуга поднимает руки вверх к небу, его губы произносят какие-то слова, не слышные из-за шума проливного дождя. На мгновение ливень прекращается. Вспышка свете, равной которой богатыри не видывали за всю свою жизнь. Молния с небес бьет прямо в простертые к небу руки волхва. Но что это? Перунов слуга не только не сгорает, он не только жив, но и налился божественной силой, весь аж сияет!
Рахта был отброшен ударом молнии в сторону. Жив? Жив!! Поднялся. Что ему Перун? Но тут волхв вытянул вперед руку, с указательного пальца сорвалась небольшая молния, ударила в грудь богатырю. И — ничего, ушла, потрескивая искрами, по броням в землю… Волхв криво усмехнулся — железо есть железо — и сделал странное круговое движение руками.
Что для Рахты махание руками — он обрушил меч… Но — удар во что-то невидимое, меч отскочил прямо от воздуха. Витязь рванулся вперед — и наткнулся на невидимую стену. Еще, еще попытки — везде несокрушимая стена!
Волхв лишь усмехнулся и повернулся к связанной жертве. Полина, еще мгновение назад ожидавшая спасения, отчаянно рванулась в последний раз, пытаясь разорвать путы, как видно понимая, что теперь ей уже никто не поможет. А слуга Перунов, злорадостно улыбаясь, достал каменный нож. Разорвал рубаху на груди девушки — не особо спеша, произнося какие-то слова. Младшие волхвы уже были рядом, держа чаши для жертвенной крови…
«Меч не берет, самому не пройти, — мелькали мысли у Сухмата, — так, может, стрелы каленые?»
Молодой богатырь сорвал лук с плеча и молниеносно послал три стрелы — каждому из убийц — по одной. Нет, не пробили стрелы стены невидимой, упали на землю недалече от волхвов. Сухмат натянул лук, вложит стрелу заветную, ту, которая пробивала и камень, и броню драконову… Зазвенела стрела, кажется, даже пробила чуть стену невидимую — и упала, как и другие, наземь, лишь чуть дальше других.
— Меня защищает мой бог, и никто и ничто помешать мне не в силах! — воскликнул волхв.
Отчаявшись, Сухмат бросился вперед и начал дубасить стену невидимую могучими кулаками. А Рахта прямо-таки ревел, бросаясь вперед, но каждый раз отброшен был назад чем-то невидимым, неведомым…
Перунов слуга, не обращая теперь уже никакого внимания на неудачливых освободителей, вскрыл одним движением белую грудь девушки, протянул волосатую руку прямо в зияющую рану, схватил сердце — рывок — и вот уже в его пальцах трепещет еще живое, человеческое сердце. Наполняются чаши жертвенной кровью…
Рахта забился в отчаянии. Любимая мертва, прекрасная голова с потухшими очами упала на грудь… А волхв поднял высоко, как бы предлагая своему богу чашу с горячим еще человеческим сердцем! Момент высшей радости для любого волхва, момент великого экстаза, когда кумир принимает от тебя желанную жертву…
Восторг застыл на лице Перунова слуги, через мгновение превратившись в маску. И было в его взгляде удивление великое. Потому как в горле волхва торчало коротенькое костяное копьецо. И вошло то копьецо глубоко, и понял в то мгновение волхв, что умирает, и поднял взор удивленный и обиженный к небу…
— Прости, слуга мой верный, — услышал волхв голос раскатистый, прямо с неба к нему обращенный, — но гарпун сей костяной постарше меня будет, и не было у меня над ним власти…
Да, это Нойдак, прискакавший последний, это маленький колдунишка вмешался в действо. Конечно, он был неважным стрелком из лука, совсем не умел держать в руках меча, но дротики, гарпуны — этому они учились с детства. Здесь он не знал промашки! И древний костяной гарпун, тот, что был символом власти колдуна в их стойбище, тот, что переходил из рук в руки очередному молодому колдуну от ушедшего в Мир Мертвых старого — это гарпун послужил сейчас на славу…