Глава V
Неделей позже я съездила к нему на студию. Было утро, и я была, по-моему, свежа как утро,. и даже надела костюм для верховой езды, чтобы создать впечатление, будто с рассвета резвилась на росных лугах. - Сегодня брошусь под колесницу Стара, - сказала я заехавшему за мной Уайту. - Бросаться, так под мою, - предложил Уайли. - Лучшая подержанная автоколесница, какую Морт Флайшэкер когда-либо сбывал из своего каретника. - Ни за шелка и шоколады! - без запинки отпарировала я. - У вас на Востоке жена. - Она осталась в прошлом, - сказал Уайли. - Ох, Сесилия, Сесилия. Высокая самооценка - ваш козырь. А только, не будь вы дочкой Пата. Бренди, кто бы взглянул на вас? В отличие от наших матерей, мы не спешим оскорбляться. Стоит ли? Стоят ли этого шпильки приятелей? Теперь женятся не на тебе, а на твоих деньгах, причем советуют тебе бросить сантименты, да ты и сама советуешь. Все теперь проще. Или это еще вопросик? - как мы говаривали в тридцать пятом. Я включила радио, и под мелодию "Колотится сердце мое" машина стала быстро подниматься по Лавровому Каньону. Но все же Уайли ошибается. Лицо у меня неплохое, хотя и кругловатое, а кожи всякий норовит коснуться, и ноги хороши, и бюстгальтера не требуется. А что натура ершистая, так не Уайту кидать в меня камень. - Правда, это я умно придумала - с утра к нему пораньше? - спросила я Уайта. - Ага. К самому занятому человеку в Калифорнии. Он будет признателен. А еще бы лучше разбудить его ночью. - В том-то и дело, что к ночи он устанет. Стольких перевидает за день, в том числе и смазливых. А я с утра явлюсь - и завладею мыслями. - Нехорошо, Сесилия. Грубо-расчетливо. - А что можете вы мне предложить? Только без хамства. - Я люблю вас, - сказал. он не слишком убежденно. - Люблю ваши деньги, но сильней денег люблю вас, а это уже кое-что. И возможно, ваш отец сделает меня помощником продюсера. - Я могла выйти замуж за блестящего йельца и жить в Саутгемптоне. Пошарив по шкале, я поймала не то "Без возврата", не то "Погибшие". Песни в том году пошли хорошие, музыка стала опять улучшаться. В разгар кризиса она особо не блистала, лучшими номерами были уцелевшие с двадцатых - такие, как "Синее небо" в исполнении Бенни Гудмена или "Окончен день" Пола Уайтмена. Оркестры, правда, хорошо звучали. Теперь же мне нравилось почти все, не нравилось только, когда отец мурлычет "Доченька, ты приустала за день" для создания чувствительно-родительской атмосферы. "Без возврата" было не под настроение, и я повертела ручку, отыскала "Собою хороша" - вот мой сорт поэзии. Мы поднялись на гребень взгорья; я оглянусь - воздух был так чист, что различим был каждый листик на Закатной горе, в двух милях от нас. Иногда так поразит это тебя - просто воздух, вольный, незамутненный воздух. - "Собою хороша, душой мила-а", - запела я. - Когда будете петь Стару, - сказал Уайли, - вставьте куплет о том, какой из меня получится хороший помощник продюсера. - О нет, моя песня будет исключительно о нас с ним, - ответила я. - Он взглянет на меня и подумает: "А ведь я смотрел на нее раньше, не видя..." - Эта строчка прошлогодняя, мы ее теперь вычеркиваем, - сказал Уайли. - Потом назовет меня "Сеси", как назвал в вечер землетрясения. Скажет, что и не заметил, как я расцвела. - А вам останется только стоять и таять. - А я буду стоять и цвести. Он поцелует меня, как целуют ребенка, и... - Но все это уже есть у меня в разработке, - пожаловался Уайли. - И завтра я кладу ее Стару на стол. - ... и сядет, спрячет лицо в ладони, проговорит, что никогда не думал обо мне как о женщине. - А-а, успел, значит, ребеночек прижаться во время поцелуя! - Я же сказала, что стою и цвету. Сколько раз надо повторять: цве-ту. - Ваш сценарий начинает отдавать дерюгой, - сказал Уайли. - Не пора ли закруглиться? Мне предстоит сейчас работа. - Потом скажет, что это было нам с ним предназначено. - Что значит дочь кинопромышленника! Вся в папашу. Халтура в крови. Брр! - Он деланно поежился. - Не дай бог получить в вены порцию такой крови. - Потом скажет... - Его роль наперед вся известна. Меня больше интересуют ваши реплики. - И тут кто-то войдет, - продолжала я. - И вы быстренько вскочите с кушетки, оправляя юбку. - Сейчас выйду из машины и пешком вернусь домой! Мы въехали в Беверли-Хиллс; все вокруг хорошело от высоких гавайских сосен. Голливуд четко разделен на жилые зоны согласно принципу "По одежке протягивай ножки", - здесь вот обитают главы студий, режиссеры, там вон техперсонал в одноэтажных бунгало, и так далее вплоть до статистов. Мы проезжали "руководящую" зону - затейливый архитектурный марципан, и с утра сегодня он выглядел красиво, хотя в самом закоптелом виргинском или нью-гэмшцирском поселке больше романтики. "А вдруг он стал другой, - пело радио, - твой милый, дорогой?" Терзалось сердце, и дым попал в глаза, и все такое, но я тем не менее считала, что хоть половинный, а шанс у меня есть. Войду в кабинет и решительно устремлюсь к нему, точно сейчас вот с ног собью или поцелую в губы - а в полушаге от него остановлюсь и скажу "Привет!", так трогательно обуздав себя. Так я и вошла - но, конечно, получилось не по-моему. Стар своими темными красивыми глазищами взглянул мне прямо в глаза и, я уверена, прямо в мысли - и при этом без малейшего смущения. Я стала перед ним, стою, стою, а он только дернул уголком рта и сунул руки в карманы. - Пойдете со мной вечером на бал? - спросила я. - А где это? - В "Амбассадоре" - бал сценаристов. - Ах, да. - Он подумал. - С вами не смогу. Попозже загляну, может быть. У нас сегодня просмотр в Глендейле. Мечтаешь, планируешь, а как все потом по-другому выходит! Он сел, и я тоже подсела к столу, примостила голову среди телефонов, как рабочую принадлежность, взглянула на Стара - и получила в ответ взгляд его темных глаз, такой добрый и совсем не тот. Не чувствуют мужчины, когда девушка сама дается в руки. Только и вызвала у него что вопрос: - Почему не выходите замуж, Сесилия? Сейчас опять заговорит о Робби, будет нас сосватывать. - А чем я могу заинтересовать интересного человека? - спросила я в ответ. - Скажите ему, что любите его. - Значит, самой добиваться взаимности? - Да, - сказал он с улыбкой. - Не знаю... Насильно мила не будешь. - Да я бы сам женился на вас, - неожиданно сказал он. - Мне чертовски одиноко. Но слишком я старый, усталый и ни на что уже не в силах отважиться. Я обошла стол, шагнула к нему. - Отважьтесь на меня. Он взглянул удивленно, только тут поняв, до какой жуткой степени у меня это всерьез. - Ох, нет, - сказал он почти жалобно. - Кино - вот моя жена теперь. У меня мало остается времени. - И тут же поправился: - То есть совсем не осталось. - Я вам не нравлюсь, Монро. - Нравитесь, - сказал он и произнес те самые, вымечтанные мной слова, да только по-другому. - Но я никогда не думал о вас как о женщине. Я ведь вас ребенком знал. Я слышал, вы собираетесь замуж за Уайли Уайта. - И вам это - все равно? - Нет, нет. Я хотел предостеречь вас - подождите, пусть он года два продержится без запоев. - У меня и в мыслях нет выходить за Уайта. Зачем он свернул разговор на Уайли? И тут, как у меня по сценарию, кто-то вошел. Но я догадалась, что Стар сам нажал скрытую кнопку. Минуту эту, когда мисс Дулан возникла позади меня со своим блокнотом, я всегда буду считать концом детства. Девочкой боготворишь кого-нибудь и без конца вырезаешь его снимки из журналов. Именно так боготворила я эти глаза, что, блеснув на тебя тонким пониманием, тут же ускользают, уходят опять в свои десять тысяч замыслов и планов; это широколобое лицо, стареющее изнутри, так что на нем не морщинь! случайных житейских тревог и досад, а бледность самоотрешения, печать молчаливой борьбы и нацеленности - или долгой болезни. Для меня этот бледный огонь был красивей всех румяных загаров со всех океанских пляжей. Стар был моим героем фотоснимком, вклеенным в девчоночий школьный шкафчик. Так я и сказала Уайли Уайту, а уж если девушка признается своему "номеру второму" в любви к "номеру первому", - значит, она любит не шутя. Я ее приметила задолго до того, как Стар явился на бал. Она была не из смазливых, которых в Голливуде пруд пруди, - одна смазливенькая хороша, а вместе взятые они просто статистки. И не из профессиональных писаных красавиц - те забирают себе весь окружающий воздух, так что даже мужчинам приходится отлучаться от них подышать... Просто девушка с кожей, как у ангела в углу картины Рафаэля, и стильная настолько, что поневоле оглянешься - платье на ней, что ли, особенное? Она сидела в глубине, за колоннами. Я приметила ее и сразу же отвлеклась. Украшением их длинного стола была поблекшая полузвезда; в надежде, что ее заметят и дадут эпизодическую роль, поблекшая то и дело шла танцевать с каким-нибудь чучелом мужского пола. Я вспомнила с тайным стыдом свой первый бал, - как мама без конца заставляла меня танцевать с одним и тем же парнем - держала в центре общего внимания. Полузвезда все заговаривала с нашим столом, но безуспешно, ибо мы усердно изображали отгороженную киноэлиту. У "неэлитных" вокруг был. по-моему, какой-то ущербленно-ожидающий вид. - Они ожидают от вас швыряния деньгами, как в былые времена, - пояснил Уайли. - А не видя и намека на былое, они удручены. Отсюда и эта их мужественная хмурость. Держаться под хемингуэевских персонажей единственный способ для них сохранить самоуважение. Но подспудно они на вас злобятся унылой злобой, и вы это знаете. Он прав - я знала, что с 1933 года богатым бывает весело только в своем замкнутом кругу. Я увидела, как Стар появился у входа в зал, встал на широких ступенях в неярком свете, сунул руки в карманы, огляделся. Было поздно, и огни зала как бы уже пригасли. Эстрада кончилась, только человек с афишей на спине танцевал еще среди пар. Афиша призывала в Голливудскую Чашу - там в полночь Соня Хени будет плавить лед своими хениальными коньками, - и юмор афиши все бледнел и бледнел. Будь этот бал несколько лет назад, многие уже перепились бы. Полузвезда из-за плеча партнера высматривала пьяных. Потеряв надежду, она пошла к своему столу, я проводила ее взглядом, и там стоял Стар и разговаривал с той девушкой. Они улыбались друг другу, точно на радостной заре сотворенья мира. Этой встречи здесь он никак не ожидал. Просмотр в Глендейле не оправдал надежд, и он распек Жака Ла Борвица прямо у кинотеатра, о чем сожалел теперь. Войдя в зал, он направился было к нашей компании, как вдруг увидел Кэтлин - одну в центре длинного белого стола. Мгновенно все преобразилось. Люди отодвинулись, уплощаясь, становясь настенными изображениями; белый стол раздался вширь, обратился в престол алтаря, где восседала в одиночестве жрица. Он подошел; кровь струилась горячо по жилам; он все стоял и стоял бы так, глядя на нее и улыбаясь. Соседи Кэтлин по столу медленно возвращались в поле зрения. Кэтлин встала танцевать с ним. Она приблизилась - ее облики, прежние и нынешний, сливались в один зыбкий, нереальный. Обычно лоб, виски, скулы, увиденные вплотную, разбивают эту нереальность - но не теперь. Стар вел девушку вдоль зала, а фатастика все длилась. Дотанцевав до дальней кромки, до зеркал, они перешагнули в Зазеркалье, в другой танец, где лица танцоров были знакомы, но не мешали И здесь он заговорил горячо и быстро. - Как вас зовут? - Кэтлин Мур. - Кэтлин Мур, - повторил он. - А телефона у меня нет. - Когда же вы придете на студию? - Я не могу. Правда. - Но отчего же? Муж не позволяет? - Да нет. - У вас нет мужа? - Нет и не было. Но, возможно, будет. - Кто он? Сидит там за столом? - Нет. - Она засмеялась. - Какой вы любопытный. Но она сама была взволнована, как ни пыталась отшутиться. Ее глаза звали в поэтическую страсть огромного накала. Как бы опомнясь, она сказала испуганно: - Я должна вас покинуть. Я этот танец обещала. - Я не хочу вас терять. Встретимся завтра - днем? Вечером? - Это невозможно. - Но лицо Кэтлин ничего не могло с собой поделать; на нем читалось: "А все-таки еще возможно. Дверь приоткрыта, протискивайтесь. Но быстрей - сейчас захлопнется". - Я должна вас покинуть, - повторила она вслух. Опустила руки, прекратила танец, взглянула лукаво и ветрено. - Когда я с вами, у меня отчего-то спирает дыхание, - сказала она смеясь. Повернулась и, подхватив свое длинное платье, вышла из Зазеркалья. Стар проводил ее. - Благодарю за танец, - сказала она. - А теперь - прощайте. И чуть не бегом ушла за стол. Стар присоединился к нашей компании, к элите отборной и сборной - с Уолл-стрита, с Грэнд-стрита, из виргинского захолустья, а также из Одессы. Все с воодушевленьем говорили о лошади, отличившейся на бегах, и мистер Маркус говорил воодушевленней всех. Для еврея страсть к лошадям - это символ, подумалось Стару. Издавна ведь было: казак - конный, еврей пеший. А теперь и у еврея лошади, и это наполняет его чувством необычайного благополучия и силы. Стар сидел, делая вид, что слушает, и кивая подтверждающе, а сам не спускал глаз со стола за колоннами Если бы все не происходило так естественно, включая путаницу с поясом, то он бы заподозрил тонкую инсценировку. Но поведение Кэтлин невозможно подделать. Вот и сейчас она опять ускользает - по кивкам и жестам видно, что прощается с соседями Уходит, ушла. - Вот и убежала Золушка, - сказал Уайли Уайт злорадно. - А с туфелькой просят адресоваться в фирму "Королевская обувь". Южный Бродвей, 812. Стар догнал ее в длинном верхнем холле, где за бархатным канатом сидели пожилые контролерши, охраняя вход в бальный зал. - Это вы из-за меня? - спросил он. - Мне так или иначе нужно уйти. - Но тут же она добавила почти сердито: - Послушать их, так я с самим принцем Уэльским протанцевала. Стали на меня пялить глаза. Один предложил написать мой портрет, другой просил завтра с ним встретиться. - Вот об этом-то и я прошу, - негромко сказал Стар - Но только мне это гораздо важней, чем ему. - Вы такой настойчивый, - сказала она устало. - Я уехала из Англии отчасти потому, что там мужчины всегда стремятся поставить на своем. Я думала, здесь по-другому. Разве недостаточно того, что я не хочу встречи? - Вполне достаточно, - согласился Стар. - Но поверьте, случай необычный. У меня словно почва ушла из-под ног. Я как дурак сейчас. Я должен вас увидеть снова, говорить с вами. - Зачем же вам быть "как дурак"? - сказала она, видимо колеблясь - Вам не к лицу. Взгляните трезво. - И что же я увижу? - Что вы ослеплены мной Сражены наповал. - Но я уж и не помнил вас - пока не вошел, не увидел вас здесь. - Сердцем вы меня помнили. Я с первой встречи поняла: вы из тех, кому я западаю в сердце.. Она замолчала - из зала вышли двое и стали прощаться. "Передайте ей привет, скажите, что я ужасно люблю ее, - говорила женщина. - Обоих вас люблю - детей, всю вашу семью". Такими общими, затертыми словами Стар говорить не мог, а других не находилось. Идя к лифту, он произнес: - Да, вы именно запали в сердце. - Ага, признаете свое ослепление? - Нет, это глубже, - покачал он головой - Это весь ваш образ. Ваши слова - походка ваша - ваш вид и взгляд сейчас... - Он увидел, что лицо ее смягчилось, я воспрянул духом - Завтра воскресенье, я обычно работаю по воскресеньям, но если бы вы пожелали увидеть что-нибудь в Голливуде, познакомиться с кем-нибудь, я счастлив был бы исполнить ваше желание. Они стояли у лифта. Дверцы раздвинулись, но Кэтлин не вошла в кабину. - Вы очень скромны, - сказала она. - Вы все хотите показать мне студию, познакомить с чем-нибудь и кем-нибудь. А вам не тоскливо так стушевываться самому? - Без вас завтра мне будет очень тоскливо. - Бедняжка - прямо до слез жалко. Все звезды рады бы скакать вокруг него на задних лапках, а он выбирает меня. Он улыбнулся - что прикажешь на это ответить? Опять подошел лифт. Она сделала лифтеру знак, что войдет. - Я слабая женщина, - сказала она - Если я встречусь с вами завтра, оставите ли вы меня в покое? Нет, не оставите. Настойчивость лишь возрастет. И выйдет не лучше, а хуже. Поэтому я скажу так: "Благодарю вас - нет". Она вошла в лифт. Стар тоже вошел, и они, улыбаясь друг другу, спустились с третьего этажа в вестибюль. В дальнем конце у входа, за ларьками и лотками, виднелись головы и плечи толпы кинозевак, сдерживаемых полицией. Кэтлин поежилась. - Когда я входила сюда, они все глядели так странно - точно негодовали на меня, что я не знаменитость. - Тут есть боковой выход, - сказал Стар. Они прошли через кафе и коридором вышли к автомобильной стоянке - в прохладную безоблачную калифорнийскую ночь. Для обоих бал уже остался далеко позади. - Здесь раньше жило много известных киноактеров, - сказал он. - Вон в тех виллах - Джон Барримор и Пола Негри А в высоком узком доме через дорогу - Конни Толмедж. - А теперь не живут? - Студии перебрались за город, на природу. То есть теперь там тоже город. А когда-то и тут было хорошо, есть что вспомнить. Он умолчал о том, что именно вспомнилось: десять лет назад здесь, по соседству с Конни Толмедж, жила Минна с матерью. - Сколько вам лет? - спросила Кэтлин неожиданно. - Я уж и не считаю - скоро тридцать пять, что ли. - За столом вас называли "чудо-мальчиком Голливуда". - Я и в шестьдесят все буду чудо-мальчик, - сказал Стар сумрачно. Так встретимся завтра, прошу вас. - Встретимся, - сказала она. - А где? Оказалось, что угодить ей непросто. Она не хотела ни в гости, ни за город, ни в фешенебельный ресторан; поколебавшись, отвергла и пляж. Стар понимал - отказы эти небеспричинны. Со временем он выяснит. Быть может, она дочь или сестра какой-либо знаменитости, и с нее взяли слово держаться в тени. - Я заеду за вами, - предложил он, - а уж там решим. - Нет, заезжать не надо. Давайте прямо здесь - на этом самом месте. Стар кивнул, указав на арку над головой, как на ориентир. Он усадил Кэтлин в ее машину, за которую всякий добросердечный агент по продаже подержанных автомобилей отвалил бы долларов восемьдесят; драндулет скрылся, дребезжа. С парадного входа донеслись возгласы - толпа приветствовала кого-то из кумиров. "Надо бы подняться в зал и проститься", - подумал Стар. Продолжаю от первого лица. Стар наконец вернулся - была уже половина четвертого - и пригласил меня танцевать. - Как поживаете, Сесилия? - сказал он, точно я не приходила к нему утром. - А у меня сейчас длинный разговор был с одним приятелем. (Скрывает, что провожал ту девушку - настолько это, значит, важно для него!) - Прокатил его по городу, - продолжал Стар наивно сочинять. - Я и не замечал, как сильно изменился этот район Голливуда. - Неужели сильно? - О да, - сказал Стар. - Полностью. До неузнаваемости. Мне трудно выразить это детальней, но все переменилось - все. Совсем новый город. Помолчав, он усилил мысль: - Я и не отдавал себе отчета, что город так переменился. - А кто был ваш собеседник? - копнула я. - Старый приятель, - туманно ответил он. - Давнишний. По моей просьбе Уайли втихомолку выяснял уже, кто она такая. Он подошел к их столу, и бывшая кинозвезда обрадовалась, усадила его рядом. Нет, кто эта девушка, она не знает, - подруга чьей-то подруги, а больше о ней никому ничего не известно. Так танцевала я со Старом под прелестную мелодию Глена Миллера "Я на качелях". Просторно было, хорошо было танцевать теперь. Но меня брала тоска еще сильней, чем раньше. Точно с той девушкой ушло все волнение вечера и для Стара и для меня - ушла моя пронзительная боль, зал опустел и поскучнел. Пусто было на душе, я танцевала с партнером, рассеянно повторявшим мне, что город сильно изменился. Назавтра, во второй половине дня, они встретились - двое незнакомых в незнакомой стране. Где ночь бала, где та девушка, с которой он танцевал? По бульвару приближалась к нему дымчато-розово-голубая шляпка с легкой вуалеткой. Остановилась, вглядываясь в лицо Стара. Он тоже другой - в коричневом костюме, черном галстуке он стал четче, осязаемей, чем в смокинге вчера или чем в первую их встречу, когда было лишь его лицо и голос из темноты. Он первый признал в ней ту, прежнюю, - по светлому лбу Минны и глазам, по млечной белизне висков, по переливчатой прохладе волнистых темно-каштановых волос. Обнять бы ее запросто рукой, притянуть к себе привычно, по-семейному - настолько ведь знакомо это дыхание, уголки глаз, пушок на шее сзади и линия спины, сама даже ткань платья заранее знакома его пальцам. - Вы так и прождали здесь с ночи? - сказала она голосом, легким, как шепот. - Я не двигался, не шевелился. Но оставалось еще нерешенное - куда же все-таки ехать? - Я бы чаю выпила - если найдется здесь такое место, где вас не знают. - Звучит так, точно у одного из нас худая слава. - А и в самом деле, - засмеялась она. - Поедем на взморье, - предложил Стар. - Я там заглянул как-то в ресторан, но меня прогнал дрессированный морской лев. - Он и чай умеет подавать? - Вероятно, научен. А разболтать о нас вряд ли сумеет - не настолько далеко зашла его ученость. Да и что вы такое скрываете? Она помолчала.. - Возможно, скрываю свое будущее, - сказала шутливо, и это могло значить что угодно, а могло и ничего не значить. Они сели в машину, покатили. - А не угонят? - кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на стоянке. - Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые иностранцы. Кэтлин обеспокоенно взглянула на него: - Правда? - И увидела, что он улыбается. - Я верю всякому вашему слову, - сказала она. - У вас такая мягкая манера - не понимаю, почему все они так вас боятся. - Она оглядела Стара одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня особенно заметна. - Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не отдыхаете? - Раньше, бывало, отдыхал, - ответил он, чувствуя, что интерес ее не напускной, хотя и "сторонний". - Прежде у нас было... был дом с бассейном, садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал. Теперь оставил плаванье. - А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы рьяные любители плавания. - Года три назад у меня ноги резко похудели - до неловкости. Хватало, впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол, и у меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма. - Вы хорошо сложены, - похвалила она, имея в виду только то, что худощавость его не лишена изящества. Он мотнул головой - отмахнулся от комплимента. - Работа - вот мой спорт и развлечение, - сказал он. - Мне очень по душе моя работа. - Вы всегда мечтали делать фильмы? - Нет. В юности я мечтал стать в конторе главньм клерком, который досконально знает, где что. Она улыбнулась. - Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего. - Нет, я и теперь главный клерк, - сказал Стар. - Если в чем мой талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все начали наваливать - сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали все ключи. И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка какой ключ. Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял: - Зве-ерская расправа с Микки Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну Китаю! - Придется нам купить эту газету, - сказала она. Машина тронулась. Поправляя шляпку, охорашиваясь, Кэтлин заметила на себе взгляд Стара и улыбнулась. Она была бодра и собранна - а эти качества сейчас в большой цене. Апатии вокруг хоть отбавляй - в Калифорнию густо стекается вялый и хищный сброд. Да издерганная молодежь из восточных штатов, мысли которой все еще на Востоке, а тело ведет безнадежную борьбу с расслабляющим климатом. Ни для кого не секрет, как трудно здесь дается длительное, ровное рабочее усилие. Стар хотя и не делал на это скидку, но знал, что из новоприбывших поначалу бьет чистый родничок энергии. Им было хорошо сейчас вдвоем. Он не заметил в Кэтлин ни штриха, ни жеста, который вступил бы в разлад с ее красотой, исказил бы рисунок. Все в ней было стройно и согласно. Стар давал ей оценку, словно кадру фильма. В ней нет ни халтуры, ни мути, она - славная; на языке Стара слово это означало ясную уравновешенность, тонкость и соразмерность. Въехали в Санта-Монику, где красовались виллы десятка кинозвезд, а вокруг кишел народом лос-анджелесский Кони-Айленд. Повернули вниз, к широкому синему морю и небу, поехали берегом, и вот наконец взморье выскользнуло из-под купальщиков и легло свободной желтой расширяющейся и сужающейся полосой. - Я дом себе строю, - сказал Стар. - На мысу там, дальше. А зачем строю, не знаю. - Быть может, для меня строите. - Быть может. - Какой же вы милый - еще и не видав меня ни разу, воздвигаете для меня дворец. - Он не дворец. И без крыши. Я не знал, какая крыша будет вам по вкусу. - Нам крыша не нужна. Мне говорили, тут дожди - редкость. Можно и без... - Она оборвала фразу, и он понял - что-то ей вспомнилось. - Прошлое мелькнуло, - проговорила она. - Что же именно? - спросил он. - Тоже дом без крыши? - Да. Тоже дом без крыши. - И вы жили в нем счастливо? - Я с одним человеком жила. Долго-долго. Слишком долго. Одна из ужасных ошибок, какие случаются в жизни. Я уже давно хотела уйти, а он все не пускал меня. Отпускал и не мог отпустить. И в конце концов я сбежала. Стар слушал, взвешивая, но не осуждая. Ничто не потускнело под розово-голубой шляпкой. Ей двадцать пять или около того. И красота ее пропадала бы зря эти годы, если бы она не любила, не была любима. - Слишком уж тесной была наша близость, - говорила она. - Нам бы, наверно, дети помогли - раздвинули бы нас слегка. Но куда тут детей, если у дома нет крыши. Что ж, вот он и узнал о ней хоть немного. А то вчера бубнило в голове, как на сценарном совещании: "Мы ничего не знаем о героине. Много нам не требуется - но хоть что-то надо же знать". Теперь за ней начал обрисовываться фон повещественней, чем голова Шивы в лунном свете. Остановились у ресторана, среди неприятного воскресного скопления автомобилей. Вышли из "родстера", и ученый морской лев заворчал на Стара припоминающе. Этот ластоногий зверюга, по словам его хозяина, в машине ни за что не желал ехать на заднем сиденье, непременно перекарабкивался на переднее. Было ясно, что хозяин закабален зверем, хотя и не осознал еще своего рабства. - Я бы хотела взглянуть на дом, который вы строите, - сказала Кэтлин. - А чаю не хочу. Чай - прошлое. Вместо чаю она выпила кока-колы, и поехали дальше. В глаза так ярко било солнце, что Стар вынул из ящичка на приборном щитке две пары защитных очков. Миль через пятнадцать свернули на небольшой мыс и подъехали к остову дома. Солнечный ветер, дувший в лицо, гнал на скалы волну, обдавал машину брызгами. Бетономешалка, щебень, желтые грубые доски лесов - все это зияло раной среди морского пейзажа и ждало, чтобы воскресенье кончилось. Стар с Кэтлин обошли дом; каменные глыбы торчали у фасада, готовясь подпирать террасу. Кэтлин поглядела на чахлые холмы вдали, слегка передернулась от сухого блеска, и Стар это заметил... - Ландшафт, конечно, голый, но не беда, - ободрил он. - Представьте, что стоите на громадном глобусе. Я в детстве мечтал о таком глобусе. - Я понимаю, - отозвалась Кэтлин после паузы. - Стоишь и чувствуешь, как земля вертится. Он кивнул. - Да. А остальное все manana - ожиданье сказочного завтра и лунных чудес. Они прошли под леса, в дом. Одна из комнат, большая гостиная, была уже закончена вплоть до встроенных шкафов, гардинных карнизов и гнезда в полу для проекционного аппарата. Комната выходила на веранду, и Кэтлин удивилась, увидев там расставленные мягкие кресла и стол для пинг-понга. Второй такой же стол стоял на свеженастланном зеленом дерне перед верандой. - Я неделю назад устроил пробный завтрак, - сказал Стар. - Из реквизиторского привезли мебель, траву. Хотел проверить, как здесь дышится. - Трава, значит, бутафорская! - рассмеялась Кэтлин. - Зачем же - самая настоящая. За пробным газоном была яма для плавательного бассейна, где хлопотала сейчас стая чаек; при виде людей чайки улетели. - И вы будете здесь жить совсем один? - спросила она. - Даже без развлекательниц из ансамбля "герлс"? - Пожалуй, без. Я уже бросил строить радужные планы. Просто решил, что тут неплохо будет читать сценарии. А настоящий мой дом - студия. - Да, я слышала, у деловых американцев бывает такой взгляд на жизнь. Он уловил критическую нотку в ее голосе. - Кто уж для чего рожден, - сказал он мягко. - Меня примерно раз в месяц кто-нибудь принимается обращать на путь истины, пугать одиночеством в немощной старости. Но не так все это просто. Ветер свежел. Пора было ехать, и Стар рассеянно побрякивал автомобильными ключами, вынутыми из кармана. Откуда-то из солнечного марева донеслось серебристое "ау" телефона. Но не из дома - и, ловя звук, они забегали по участку, как дети, играющие в "холодно - горячо", и оба одновременно вбежали в рабочую времянку у теннисного корта. Телефону уже надоело звонить, он лаял на них со стены, как собака на чужих. - Стоит ли брать трубку? - заколебался Стар. - Пусть себе тарахтит. - Я бы взяла. Ведь мало ли кто может оказаться? - Кого-нибудь другого, наверно, ищут или наобум звонят. Он взял трубку. - Алло... Междугородный - откуда? Да, Стар слушает. Вся его манера заметно изменилась. Кэтлин увидела Стара уважительно-взволнованного, а это за последний десяток лет случалось нечасто. Правда, Стар привык, слушая, принимать учтивый и заинтересованный вид, но сейчас он как бы помолодел вдруг. - Звонит президент, - сказал он как-то напряженно. - Вашей компании? - Нет, Соединенных Штатов. Он постарался произнести это небрежным тоном, но в голосе сквозило волнение. - Хорошо, я подожду, - сказал он в трубку и пояснил глядящей на него Кэтлин: - Мне уже приходилось говорить с ним. Он улыбнулся ей и подмигнул в знак того, что, хотя разговор потребует сейчас всего внимания, она отнюдь не забыта. - Алло, - сказал он после паузы. Прислушался. Опять сказал: - Алло. Нахмурился. - Нельзя ли чуть погромче, - попросил он учтиво и затем: - Кто?.. Что еще такое? Кэтлин увидела, что он раздраженно поморщился. - Я не хочу говорить с ним, - сказал он в трубку. - Нет. Он повернулся к Кэтлин: - Представьте, там у телефона орангутанг. Стару пространно стали что-то объяснять; он выслушал и" повторил: - Я не хочу говорить с ним, Лу. Мне нечем заинтересовать орангутанга. Стар жестом подозвал Кэтлин к телефону и слегка отнял трубку от уха, так что и она услышала шумное дыхание и сиплое бурчанье. Затем голос: - Это не липа, Монро. Он умеет говорить и как две капли воды похож на президента Мак-Кинли. Тут рядом со мной мистер Хорас Уикершем, у него в руках снимок Мак-Кинли... Стар терпеливо слушал. - У нас ведь есть шимпанзе, - сказал он, дослушав. - В прошлом году наш шимпанзе отхватил зубами солидный кусок от Джона Гилберта... Ну ладно, дай его опять. Алло, орангутанг, - сказал он раздельно, точно ребенку. И с удивленным лицом повернулся к Кэтлин: - Оранг ответил мне: "Алло". - Спросите, как его зовут, - подсказала Кэтлин. - Алло, оранг, - вот так игра природы! - а как тебя зовут?.. Молчит, не знает, как зовут... Послушай, Лу. Мы сейчас не ставим ничего в духе "Кинг-Конга", а в "Косматой обезьяне" орангутангов нет... Разумеется, уверен. Не обижайся, Лу, до свидания. Ему было досадно - он совсем было настроился на важный разговор, выказал даже волнение и чувствовал себя теперь слегка смешным перед Кэтлин. Но она лишь огорчилась за Стара, и тем милее сделался он ей, что разговаривал не с президентом, а с орангутангом. Они поехали вдоль берега обратно, под солнцем, бьющим теперь в спину. Дом, точно повеселев от их приезда, на прощанье выглядел уже приветливей, и жесткий блеск вокруг стал выносимей теперь, когда уезжали, когда оказались не прикованы к этой лунной слепящей поверхности. На повороте оглянулись - небо начинало розоветь за недочерченным контуром постройки, и мыс казался радушным островком, сулил в будущем приятные часы. Проехав Малибу с его яркими домиками и рыбачьими баркасами, они вернулись в сферу обитанья горожан: у дороги теснились машины, чуть не громоздясь друг на друга, и пляжи были как бесформенные муравейники только чернели несчетные мокрые макушки на глади моря, Все гуще мелькало городское - одеяла, циновки, зонты, спиртовки, набитые одеждой сумки; это узники разложили свои узлы на пляжном песке. Море ждало Стара - пожелай он лишь, найди лишь примененье синей шири, - а покуда разрешалось этим прочим мочить свои ноги и ладони в прохладных вольных водоемах творческого мира. Стар свернул с береговой дороги в каньон, поднялся на холмы, и пляжники остались позади. Въехав в предместье, они остановились у бензоколонки. - Едем теперь обедать, - сказал Стар почти просяще, стоя у машины. - Вас ведь ждет работа. - Нет, на вечер у меня никаких планов. Он чувствовал, что и у нее вечер свободен, спешить ей некуда. Она предложила компромисс: - Хотите, зайдем вон в ту закусочную? Он поглядел туда с сомнением. - Вы это всерьез? - Мне нравятся ваши американские полуаптеки, полу закусочные. Мне в них непривычно так и странно. Сидя на высоких табуретках, они ели томатный суп и горячие сандвичи. Это сближало больше, чем все предыдущее, и опасно обостряло тоску одиночества - они ощущали ее в себе и друг в друге. Вдвоем они дышали пестрыми запахами помещения, горькими, сладкими, кислыми, вдвоем вникали в тайну подавальщицы, у которой вершки волос были светлые, а корешки черные. Вдвоем созерцали потом натюрморт опустевших тарелок - ломтик маринованного огурца, картофеля, косточку маслины. На улице уже смеркалось, и в машине было так естественно дарить ему улыбку. - Огромное вам спасибо. Я чудесно прокатилась. Дом ее был уже неподалеку. Вот начался подъем, и мотор на второй передаче заурчал гуще, возвещая приближение конца. В бунгало, карабкавшихся на холмы, горел свет; Стар включил фары. У него сиротливо тяжелело под ложечкой. - Давайте условимся о новой поездке. - Нет, - поспешно сказала она, точно ждала этих слов. - Я напишу вам письмо. Прошу прощения за все мои таинственные недомолвки, но я прибегала к ним именно потому, что вы мне так приятны. Вам бы надо меньше загружать себя работой. И надо бы снова жениться. - Ну зачем вы об этом, - запротестовал Стар - Сегодня все в сторону, сегодня мы вдвоем. Для вас это пустяк, быть может, а для меня - важнее важного. Но мне бы не хотелось комкать разговор. Не комкать - значило продолжить у нее дома, потому что они уже подъехали к крыльцу, - и она покачала головой. - Простимся Я жду гостей Я вам забыла сказать. - Никого вы не ждете. Но что поделаешь. Он проводил ее до дверей и стал там же - след в след, - где стоял в тот вечер. Она поискала ключ в сумочке - Нашли? - Нашла, - сказала она. Оставалось войти, но ее тянуло на прощанье вглядеться в него еще раз, и она повела головой налево, затем направо, ловя его черты в последнем сумеречном свете. Она промедлила, и само собою вышло так, что его рука коснулась ее плеча и привлекла к себе, в темноту галстука и горла. Закрыв глаза, сжав пальцы на зубчиках ключа, она слабо выдохнула "Ах", и снова "Ах", он притянул ее, подбородком мягко поворачивая к себе щеку, губы. Оба они улыбались чуть-чуть, а она и хмурилась тоже - в тот миг, когда последний дюйм расстояния исчез. Когда же она отстранилась, то покачала опять головой, но скорее в знак удивления, чем отказа. Значит, вот к чему пришло, и сама виновата, где-то уже в прошлом виновата, но где же именно? Вот к чему пришло, и теперь ей с каждым мгновением невообразимей, тяжелей было оборвать сближенье. Он торжествовал; она сердилась, не виня его, однако; но не могла же она стать участницей мужского торжества, ведь это означало поражение. В нынешнем своем виде это - поражение. А затем она подумала, что если прекратить, прервать, уйти в дом, то поражение уничтожится, но не станет оттого победой. - Я не хотела, - сказала она. - Совсем не хотела. - Можно мне войти? - О нет, нет. - Тогда - в машину и едем куда-нибудь. С облегчением она ухватилась за это "едем" - именно так, куда-нибудь, сейчас же прочь отсюда, - в этом уже был некий оттенок победы, как в бегстве с места преступления. И вот они в машине, едут под гору, и в лицо ей - прохладный легкий ветер, постепенно приводящий в себя. Все обозначилось четко, как черным по белому. - Едем опять на взморье, к вам домой, - сказала она. - Опять туда? - Да, опять туда. И не надо слов. Я хочу просто - ехать. Когда снова спустились к океану, небо покрывали облака, и у Санта-Моники машину обдало дождем. Свернув на обочину. Стар надел плащ, поднял парусиновый верх "родстера". - Вот и крыша у нас есть, - сказал он. "Дворники" пощелкивали на ветровом стекле уютно, как маятник высоких старинных часов. С мокрых пляжей снимались, возвращались в город хмурые автомобили. Потом "родстер" окунулся в густой туман, обочины зыбко расплылись, а фары встречных машин стояли, казалось, на месте - и вдруг ослепляюще мелькали мимо. Оставив церемонную частицу себя позади, они чувствовали сейчас легкость и свободу. В щелку тянуло туманом; Кэтлин спокойным, неспешным, будоражащим Стара жестом сняла шляпку, положила на заднее сиденье, под брезент. Рассыпала по плечам волосы и, заметив на себе взгляд Стара, улыбнулась. На левой, океанской, стороне размытым световым пятном прошел ресторан ученого морского льва. Стар опустил стекло, стал выглядывать, ища ориентиры; но через несколько миль туман рассеялся, и прямо перед ними оказался поворот к дому. В облаках забелела луна. По океану еще скользили отсветы заката. Дом как бы подтаял слегка, - возвращаясь в изначальные песок и воду. Отыскав дверной проем, они прошли под каплющие брусья и ощупью, сквозь непонятные, в полчеловеческого роста, преграды, пробрались в единственную уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол. - Погоди, - сказала она. Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей, но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть на час назад, осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит. Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его, движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою. Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ. Потом они лежали молча, и он наполнился вдруг такой любовью, нежностью к ней, обнял так крепко, что треснуло платье по шву. Слабый этот звук заставил их очнуться. - Вставай, - ласково сказал он, беря се за руки. - Нет еще. Я думаю. Она лежала в темноте, и, забыв благоразумие, думала о том, какой у них получится неугомонный, умненький ребенок. Но затем протянула руки, он поднял ее... Когда она вернулась, в комнате уже горела электрическая лампочка. - Освещение одноламповое, - сказал Стар. - Выключить? - Нет. Пусть - хорошо. Я хочу тебя видеть. Они сели на широкий подоконник - друг против друга, соприкасаясь подошвами. - Ты словно далеко, - сказала она. - И ты тоже. - А тебя не удивляет? - Что? - Что нас снова двое. Ведь грезится, верится, что слились в одно, а очнешься - по-прежнему двое. - Ты мне страшно близка. - Ты мне - тоже. - Спасибо. - Тебе спасибо. Оба засмеялись. - Ты этого хотел - на балу вчера? - Неосознанно - да. - Когда же это у нас решилось? - сказала она, размышляя вслух. Сначала кажется не нужно, незачем, а потом наступает минута, и чувствуешь - ничто на свете уже не властно остановить. Это прозвучало многоопытно, однако пришлось ему до удивления по душе, под настроение. Он страстно желал вернуть прошлое - вернуть, но не повторить, - и такой она ему еще сильнее нравилась. - Во мне есть черты шлюхи, - сказала она, угадав его мысли. - Черты Эдны. Наверно, этим и была мне Эдна неприятна. - Какая Эдна? - Которую ты спутал со мной. Звонил которой. Она жила через дорогу, а сейчас переехала в Санта-Барбару. - А разве она шлюха? - Профессиональная. Она из этой американской вашей "обслуги по вызову". - Вот как? - Будь Эдна англичанкой, я бы разгадала ее сразу. А так мне казалось, обычная здешняя девушка. Она мне только на прощанье открылась. Кэтлин зябко вздрогнула, и он встал, накинул плащ ей на плечи. Открыл стенной шкаф, оттуда вывалилась груда подушек и пляжный матрац. Нашлась и коробка свечей, он зажег их во всех углах комнаты, а вместо лампы включил электрокамин. - Почему же она меня боялась? - спросил он неожиданно. - Потому что ты голливудец. У нее или у подруги ее случилось что-то мерзкое с одним киношником. К тому же она, по-моему, до крайности глупа. - А как вы с ней познакомились? - Она зашла по-соседски. Возможно, сочла, что мы с ней сестры по профессии. Она была очень мила. Все упрашивала звать ее попросту Эдной, и мы стали на "ты", подружились. Кэтлин привстала - он устлал подоконник подушками. - Дай помогу. Не хочу быть тунеядкой. - Ну вот еще. - Он обнял ее. - Сиди тихо. Согрейся. Посидели без слов. - Я знаю, чем я тебя сразу привлекла. Эдна мне сказала. - Что сказала? - Что я похожа - на Минну Дэвис. Мне и другие говорили. Он поглядел, отклонившись назад, и кивнул. - Сходство здесь. - Она надавила пальцами себе на скулы, слегка меняя очертания щек. - Здесь и здесь. - Да, - сказал Стар. - Меня ошеломило твое сходство с нею - не с экранной, а с живой. Кэтлин встала, точно уходя от этой темы, точно боясь ее. - Я уже согрелась, - сказала она. Подошла к шкафу, заглянула в глубину его и вернулась в передничке со звездчатым снежным узором на ткани. Оглядела комнату критически. - Конечно, мы только что вселились, - сказала она, - и здесь еще по-нежилому гулко. Отворила на веранду дверь, взяла оттуда два плетеных стула, смахнула с них дождевые капли. Он следил за ней взглядом, все еще побаиваясь, что откроются какие-то изъяны и чары рассеются. Оценивая женщин в пробных кадрах, он не раз видел, как прекрасная статуя начинала двигаться на убогих кукольных шарнирах и с каждой секундой таяла красота. Но движения Кэтлин были упруги и уверенны, а хрупкость была -как и следовало - лишь кажущейся. - Дождя уже нет, - сказала она. - В день моего приезда лило страшно и шумело так - точно лошади ржали. - Полюбится тебе и шум ливня, - сказал он со смехом, - раз уж ты теперь калифорнийка. Ты ведь не уезжаешь? Сейчас-то можешь рассказать о себе? Что за тайны такие? - Нет, потом, - покачала она головой. - Не стоит и рассказывать. - Тогда иди ко мне. Она подошла и стала рядом, и он прижался щекой к прохладной ткани передника. - Ты усталый, - сказала она, ероша ему волосы. - Любить я не устал. - Я не о том, - поправилась она поспешно. - Я хочу лишь сказать, что от вечной работы можно заболеть. - Не будь заботливой мамашей, - сказал он. "Будь шлюхой", - добавил он мысленно. Ему хотелось разбить строй своей жизни. Если уж осталось жить недолго, как предупредили оба врача, то хотелось на время перестать быть Старом, одаряющим других, и кинуться вдогонку за любовью, подобно простым безымянным парням на вечерних улицах. - Ты мой передник снял, - кротко сказала Кэтлин. - Да. - А если проедут берегом, увидят? Давай потушим свечи. - Нет, не туши. Потом она улыбнулась ему, полуоткинувшись на белую подушку. - Я себя чувствую Венерой на створке раковины. - На створке? - А ты взгляни - ну чем не Боттичелли? - Не знаю, - сказал он с улыбкой. - Но верю тебе. Она зевнула. - Мне так хорошо. И я люблю тебя. - Ты очень знающая, верно? - То есть? - В твоих словах видна образованность. И во всем тоне. Она подумала, сказала: - Нет, не слишком-то. Высшего образования у меня нет. Но человек, о котором я говорила, был всезнайкой и горел желанием развить меня. Писал мне целые учебные программы, заставлял посещать курсы при Сорбоннском университете, ходить по музеям. Я кое-чего нахваталась. - А кто он был? - Художник в некотором роде. И злюка. Помимо всего прочего. Хотел, чтобы, я проштудировала Шпенглера - остальное все было на это направлено. История, философия, теория музыки - все было лишь подготовкой к Шпенглеру. Но я сбежала прежде, чем мы добрались до Шпенглера. По-моему, он под конец и не отпускал-то меня в основном из-за Шпенглера. - А кто такой Шпенглер? - Говорю же, что мы до него не дошли, - рассмеялась Кэтлин. - А сейчас я очень терпеливо забываю все усвоенное, потому что вряд ли встречу в жизни другого такого ментора. - Ну зачем же забывать, - возразил укоризненно Стар. Он питал к науке большое уважение - отзвук векового еврейского почтения к синагогальной мудрости. - Забывать не следует. - Ученье было мне просто заменой детей. - А потом и детям передашь, - сказал Стар. - Сумею ли? - Безусловно, сумеешь. Они усвоят и вырастут знающими. А мне, чуть что, приходится выспрашивать у пьяниц-сценаристов. Знания надо беречь. - Ладно, - сказала она, вставая - Передам их своим детям. Но это ведь без конца - чем больше узнаешь, тем больше остается непознанного. Чем дальше в лес... Мой ментор мог бы стать кем угодно, не будь он трусом и глупцом. - Но ты его любила. - О да - всем сердцем. - Заслонив глаза ладонью, она поглядела в окно. - Там светло. Пойдем на берег. Он вскочил, воскликнул: - Да ведь сегодня вечер леурестеса! - Что-что? - Сегодня, сейчас. Об этом во всех газетах есть. - Он выбежал к машине, щелкнул дверцей и вернулся с газетой в руках, - Начнется в десять шестнадцать. Через пять минут. - Что начнется - затмение? - Нет, приплывет очень пунктуальная рыбешка. Разуйся, и бежим скорей. Вечер был светлый, синий. Отлив кончился, и серебряные рыбьи косяки, колышась на глубине, ждали своего нерестового срока - 10. 16. Срок наступил, и через секунду-две рыба вместе с приливом хлынула к берегу и заблестела, затрепыхалась на песке; Стар и Кэтлин босиком брели в ее гуще. Берегом, навстречу им, шел негр с двумя ведрами, он проворно собирал туда леурестесов, точно падалицу. А рыба шла на приступ стайками и стаями, взводами и ротами - упорно, жертвенно и гордо, - обтекая босые людские ножищи потоком, струившимся еще задолго до того, как сэр Франсис Дрейк прикрепил здесь медную дощечку к береговой скале. - Эх, еще бы ведро мне, - сказал негр, переводя дух. - Далековато вам пришлось из города ехать за рыбой, - сказал Стар. - Я раньше в Малибу ездил, но голливудцы не любят пускать на свои пляжи. Накатила новая волна, отогнала людей и тут же ушла, усеяв песок новым серебром. - А есть ли вам расчет ездить сюда? - спросил Стар. - Да я не из расчета езжу. Я читаю здесь на приволье Эмерсона. Вам его приходилось читать? - Я читала, - сказала Кэтлин. - Некоторые вещи. - Он у меня тут за пазухой. Я захватил с собой и кой-какую литературу розенкрейцеров, но мне их книжки надоели. Ветер посвежел, прибой усилился; они шли у его пенящейся кромки. - Вы кто по профессии? - спросил негр у Стара. - Я в киноделе занят. - А-а. - Негр помолчал, затем сказал: - Я не хожу в кино. - А почему? - резковато спросил Стар. - Толку никакого. И детей своих не пускаю. Стар поглядел на него, а Кэтлин - ободряюще - на Стара. Волна обдала их пылью брызг. - Есть и хорошие картины, - сказала Кэтлин, но негр не слушал. - Есть и хорошие, - повторила она, готовая спорить, возражать; негр взглянул на нее ра