Выбрать главу

Глава VI

Ничего обо всем этом я не знала. Я ездила в Лек-Луиз, а вернувшись, не заглядывала уже на студию. Наверно, я так и уехала бы в середине августа на Восток, если бы однажды Стар не позвонил мне домой. - У меня просьба, Сесилия, - устройте мне встречу с членом коммунистической партии. - С кем именно? - спросила я, порядком удивленная. - Все равно с кем. - А у вас их разве мало на студиях? - Я имею в виду не рядового, а организатора - из Нью-Йорка. Год назад я увлекалась политикой и могла бы, наверно, в то лето устроить встречу с самим Гарри Бриджесом. Но каникулы кончились, а потом мой парень погиб в автомобильной катастрофе, и все мои контакты оборвались. Я, правда, слышала, что сейчас в Голливуде находится кто-то из журнала "Нью мэссис". - Гарантируете неприкосновенность? - спросила я в шутку. - Гарантирую, - ответил Стар серьезно. - Полную. Дайте такого, у кого язык хорошо подвешен. Пусть какую-нибудь свою книгу захватит. Стар говорил так, точно речь шла о встрече с приверженцем культа "Я есмь". - - Вам блондинку или брюнетку? - Нет-нет, мужчину мне давайте, - поспешно сказал Стар. От его звонка я воспрянула духом. После того как я сунулась в кабинет к отцу, все на свете казалось мне барахтаньем в жидких помоях. Но голос Стара все менял - менялся мой угол зрения, даже воздух другим становился. - Вы, пожалуй, отцу о нем не говорите. Пусть фигурирует у нас под видом болгарского музыканта, что ли, - сказал напоследок Стар. - Да они теперь одеваются, как все, - сказала я. Устроить встречу оказалось труднее, чем я думала, - переговоры Стара с Гильдией сценаристов, длившиеся год с лишним, почти зашли уже в тупик. Возможно, те, к кому я обращалась, опасались подкупа; меня спрашивали, что, собственно. Стар "выдвигает". Стар потом рассказал мне, как он готовился к встрече: прокрутил русские революционные ленты, которые хранились в его домашней фильмотеке. Извлечены были также "Доктор Калигари" и "Андалузский пес" Сальватора Дали - Стар полагал, видимо, что они имеют отношение к делу. Его еще в двадцатых годах поразили русские фильмы, и, по совету Уайли Уайта, он велел тогда сценарному отделу составить двухстраничный конспект "Коммунистического манифеста". Но мозг его остался глух; Стар был рационалист по взглядам, причем доходил до всего без опоры на книги, - и он только-только выкарабкался из тысячелетних древностей еврейства в конец восемнадцатого века. Крах его убеждений был бы ему невыносим - Стар хранил свойственную самоучкам-парвеню пылкую верность вымечтанному прошлому. Встреча состоялась в комнате, которую я называла "интерьерной", - ее и еще пять комнат отделал и обставил художник по интерьеру, приезжавший к нам от Слоуна, и термин запомнился мне с той давней уже поры. Комната была донельзя интерьерная: ангорской шерсти ковер наинежнейшего рассветно-серого оттенка - нога не поднималась на него ступить; и серебристые панели, и обтянутые кожей столы, и картины кремовых тонов, и хрупкие изящные вещицы казались все такими легкозагрязнимыми, что мы дыхание сдерживали, входя; но, бывало, когда окна раскрыты и гардины капризно шелестят под ветром, станешь в дверях и любуешься. Комната эта была прямой потомок старой американской гостиной, куда пускали только по воскресеньям. Но для встречи она как раз подходила, и я надеялась этим способом ее освоить, убавить ей лоска и придать характера. Стар прибыл первым. Он был бледен, нервничал, но голос оставался, как всегда, негромким и приветливым. У Стара была открытая мужская повадка он подходил к вам прямо и вплотную, точно убрав с дороги все мешавшее, и вникал в вас с живым, непринужденным интересом. Я поцеловала его ни с того ни с сего и повела в "интерьерную". - Когда кончаются ваши каникулы? - спросил он. Мы уже затрагивали прежде эту увлекательную тему. - Чтобы вам понравиться, мне надо бы, наверно, стать чуть меньше ростом? - спросила я в ответ. - Я могу носить плоскую прическу и перейти на низкий каблук. - Поедем вечером обедать, - предложил он. - Все будут думать, что я ваш отец, ну и пусть. - Я обожаю поседелых, - заверила я. - Мужчина должен подпираться костылем, а иначе это просто детское амурничанье. - А много у вас было амурничанья? - Достаточно. - Люди влюбчивы и разлюбчивы, цикл то и дело повторяется, да? - Примерно каждые три года, по словам Фанни Брайс. Я в газете на днях читала. - Не пойму, как у людей так ловко это получается. Но приходится верить глазам. Причем каждый раз у всех у них такой убежденно-влюбленный вид. И вдруг убежденность исчезает. А потом заново является. - Вы слишком закопались в свои фильмы. - И неужели во второй, и в третий, и в четвертый раз эта убежденность не слабеет? - Напротив, крепнет, - сказала я. - Каждая новая влюбленность всегда убежденнее предыдущей. Над этими словами он подумал и как будто согласился с ними. - Пожалуй, что так. Каждая новая всегда убежденней. Тон его не понравился мне, и я вдруг поняла, что он очень тоскует. - Прямо наказание, - сказал он. - Скорей бы прошло и ушло. - Ну зачем вы! Просто партнерша попалась не та. Тут доложили, что явился Бриммер - коммунист, - и я разлетелась к дверям его встречать, поскользнулась на одном из ковриков-паутинок и чуть-чуть не угодила ему в объятия. Он был приятной внешности, этот Браммер, - слегка смахивал на Спенсера Трейси, но лицо тверже, осмысленнее, выразительней. Глядя, как они со Старом улыбаются, обмениваются рукопожатием и принимают боевую стойку, я невольно подумала, что такую собранность, готовность к борьбе редко встретишь. С этой минуты они нацелили внимание друг на друга; конечно, оба были со мной любезны дальше некуда, но интонация у них сама собой делалась "облегченней", когда они обращались ко мне. - Что это вы, коммунисты, затеяли? - начал Стар. - Всю мою молодежь сбили с толку. - Верней, вывели ее из спячки, - сказал Бриммер. - Сперва мы пускаем полдюжины русских на студию - изучать ее в качестве образцовой, понимаете ли, кинофабрики, - продолжал Стар. - А вслед за тем вы принимаетесь разрушать ту целостность, то единство, которое как раз и делает студию образцовой. - Единство? - переспросил Бриммер. - То бишь пресловутый "Дух Фирмы"? - Да нет, - мотнул головой Стар. - Удар ваш явно направлен на меня. На прошлой неделе ко мне в кабинет пришел сценарист - неприкаянный пьяница, давно уже на грани алкогольного психоза - и стал меня учить, как работать. - Ну, вас, мистер Стар, не очень-то поучишь, - улыбнулся Бриммер. От чая не отказался ни тот, ни другой. Когда я вернулась. Стар рассказывал уже что-то забавное о братьях Уорнер, и Бриммер тоже посмеивался. - А в другой раз пригласили братья Уорнер русского хореографа Баланчина поставить танцы братьям Риц. И Баланчин запутался во всех этих братьях. Все ходил и повторял: "Никак не затанцуют у меня братья Уорнер". Беседа, кажется, шла по спокойному руслу. Бриммер спросил, почему продюсеры не оказывают поддержки Лиге борьбы против нацизма. - Из-за вас, - ответил Стар. - Из-за того, что вы мутите сценаристов. В конечном счете, вы зря только время на них тратите. Они как дети - даже в спокойные времена им не хватает деловой сосредоточенности. - Они в вашем бизнесе на положении фермера, - не горячась, возразил Бриммер. - Фермер растит хлеб, а праздник урожая - для других. У сценариста на продюсера та же обида, что у фермера на горожанина. Я задумалась о том, все ли между Старом и той девушкой кончено. Позже, стоя с Кэтлин под дождем на грязной авеню Голдвина, я услышала от нее, как все тогда случилось (встреча Стара с Бриммером состоялась всего через неделю после телеграммы). Кэтлин ничего не могла сделать. Американец сошел с поезда, точно с неба свалился, и потащил ее регистрироваться, ни капельки не сомневаясь, что она именно этого хочет. Было восемь утра, и Кэтлин была в таком ошеломлении, что думала лишь о том, как бы дать телеграмму Стару. В теории можно, конечно, затормозив на трассе, объявить: "Послушай, я забыла сказать - я тут встретила одного человека". Но трасса эта была проложена Американцем с таким усердием, с такой уверенностью, такие он усилия потратил и так радовался теперь, что Кэтлин повлекло за ним неотвратимо, как вагон, когда вдруг стрелка переведена с прежней колеи. Американец смотрел через стол, как она пишет телеграмму, и Кэтлин на одно надеялась - что вверх ногами прочесть текст он не сумеет... Когда я снова вслушалась в разговор, от бедных сценаристов оставались уже рожки да ножки, - Бриммер позволил себе согласиться с тем, что они народ "шаткий". - Они не годятся руководить делом, - говорил Стар. - Твердую волю ничем не заменишь. Иногда приходится даже проявлять твердость, когда сам ее вовсе не ощущаешь. - И со мной такое бывало. - Приходится решать: "Должно быть так, а не иначе", хотя сам в этом далеко не уверен. У меня ежедневно случаются ситуации, когда, по существу. нет убедительных резонов. А делаешь вид, будто есть. - Всем руководителям знакомо это чувство, - сказал Бриммер. - И профсоюзным, и тем более военным. - Вот и в отношении Гильдии сценаристов пришлось занять твердую позицию. Я вижу здесь попытку вырвать у меня власть, а все, что я готов дать сценаристам, - это деньги. - Некоторым сценаристам вы и денег даете крайне мало. Тридцать долларов в неделю. - Кому же это? - удивленно спросил Стар. - Тем, кто посерее, кого легко заменить. - У меня на студии таких ставок нет, - сказал Стар. - Ну как же нет, - сказал Бриммер. - В отделе короткометражек два человека сидят на тридцати долларах. - Кто именно? - Фамилия одного - Рэнсом, другого - О'Брайен, Мы со Старом переглянулись, улыбнувшись. - Они не сценаристы, - сказал Стар. - Это отец Сесилии родню пристроил. - Но на других студиях есть, - сказал Бриммер. Стар налил себе в чайную ложку какого-то лекарства из бутылочки. - Что такое "финк"? - неожиданно спросил он. - Финк? Разговорное обозначение штрейкбрехера или секретного агента компании. - Так я и думал, - сказал Стар. - У меня есть один сценарист с окладом в полторы тысячи. Он всякий раз, когда проходит по обеденному залу, пускает: "Финк!" - в спину кому-нибудь из обедающих коллег. Это было бы забавно, если бы они не пугались так. - Интересно бы взглянуть на эту сцену, - усмехнулся Бриммер. - Хотите провести со мной денек на студии? - предложил Стар. Бриммер рассмеялся - весело, искренне. - Нет, мистер Стар. Хотя не сомневаюсь, что впечатление у меня осталось бы сильное. Я слышал, вы один из самых умелых и упорных работников на всем Западе. Спасибо, рад бы вас понаблюдать, но придется отказать себе в этом удовольствии. Стар взглянул на меня. - Мае ваш приятель нравится, - сказал он. - Свихнувшийся, а нравится. - Он прищурился на Бриммера: - Родились в Америке? - Да. У нас в роду уже несколько поколении американцев. - И много вас таких? - Отец у меня был баптистским священником. - Я хочу спросить, много ли красных в вашей среде. Я не прочь бы встретиться с тем верзилой-евреем, что хотел разнести в пух и прах завод Форда. Забыл его фамилию... - Франкенстийн? - Он самый. У вас, я думаю, не один такой решительный. - Решительных немало, - сказал Бриммер сухо. - Но вы-то к ним не принадлежите? Тень досады прошла по лицу Бриммера. - Отчего ж, - сказал он. - Ну нет, - сказал Стар. - Быть может, раньше принадлежали. Бриммер пожал плечами. - Упор теперь, возможно, на другом, - сказал он. - В глубине души, мистер Стар, вы знаете, что правда за нами... - Нет, - сказал Стар. - По-моему, все это куча вздора. - В глубине души вы сознаете: "Он прав", но надеетесь дожить свой век при нынешнем строе. - Неужели вы всерьез думаете, что уничтожите нашу систему правления? - Нет, мистер Стар. Но думаем, что система может рухнуть от ваших собственных усилий. Они поклевывали друг друга, обменивались легкими ударами, как это бывает у мужчин. И у женщин бывает - но уже не легкое, а беспощадное цапанье. Да и за мужской пикировкой наблюдать неприятно, потому что никогда не знаешь, чем она завершится. Уж конечно, не перебранку мне хотелось связывать в памяти потом с рассветными тонами моей комнаты; и, распахнув стеклянную дверь, я пригласила спорщиков в наш золотисто-спелый калифорнийский сад. Стоял август, но дождеватели, сипя, поили сад свежей водой, и газон блестел по-весеннему. Я видела, как Бриммер потянулся к траве взглядом (я знаю этот их вздох по приволью). В саду Бриммер как бы покрупнел оказался выше ростом и широк в плечах, слегка напомнив мне Супермена, когда тот снимает очки. "Он привлекательный, - подумалось мне, - насколько может быть привлекательным человек, которого женщины мало интересуют как женщины". Мы сыграли в пинг-понг, чередуясь; Бриммер неплохо действовал ракеткой. Слышно было, как с улицы в дом вошел отец, напевая идиотское свое "Доченька, ты приустала за день", и вдруг оборвал - вспомнил, должно быть, что я с ним не разговариваю. Было половина седьмого - машина моя стояла перед домом, и я сказала: "Поехали в "Трокадеро" обедать". Вид у Бриммера был в ресторане такой, как у патера О'Ни в тот раз в Нью-Йорке, когда мы с отцом повезли его на русский балет, и он замаскировал свой белый священнический воротничок, повернув его задом наперед: сан плохо согласуется с балетом. Когда же к нашему столику подошел Берни, подкарауливавший со своей фотокамерой крупную дичь, Бриммер и вовсе точно в западню попал, и Стар велел фотографу уйти; а жаль, я бы сохранила этот снимок. Затем, к моему удивлению, Стар выпил три коктейля один за другим. - Теперь уж я точно знаю, что вам не повезло в любви, - сказала я. - А. почему вы так думаете? - А потому, что пьете с горя. - Но я не пью, Сесилия. У меня от спиртного диспепсия. Я в жизни не был пьян. Я пересчитала пустые бокалы: - ... два... три! - Это я машинально. И вкуса не ощутил. Только подумал - что-то не то. Взгляд у Стара неожиданно сделался тупо-стеклянным, но лишь на секунду. - Первая рюмка за всю неделю, - сказал Бриммер. - Я пил, когда служил на флоте. Глаза Стара опять остекленели, он подмигнул мне глупо и сказал: - Этот сукин агитатор обрабатывал военных моряков. Бриммер поднял брови. Но, решив, очевидно, принять эти слова как ресторанную шутку, он слегка улыбнулся, и я увидела, что Стар тоже улыбнулся. Слава богу, все осталось в рамках великой американской традиции, и я хотела было завладеть разговором, но Стар вдруг отогнал опьянение. - Вот, к примеру, с чем я сталкиваюсь, - заговорил он очень четко и трезво. - Лучший режиссер Голливуда - я в его работу никогда не вмешиваюсь, - но есть у него некая причуда, и во всякую свою картину он непременно вставит педераста или что-нибудь еще. Дурнопахнущее что-нибудь. Как водяной знак оттиснет, так что и вытравить нельзя. И с каждой его новой выходкой Легион благопристойности припирает меня сильней, и приходится жертвовать чем-то взамен из другого фильма, вполне добротного. - Каждый организатор сталкивается с подобным, - кивнул Бриммер. - Вот именно. Приходится вести непрерывное сражение. А теперь этот режиссер и вовсе заявляет мне, что он член Гильдии режиссеров и она не даст в обиду угнетаемых и неимущих. Вот так вы прибавляете мне хлопот. - К нам это имеет весьма отдаленное отношение, - улыбнулся Бриммер. Не думаю, чтобы с режиссерами нам удалось о многом договориться. - Раньше режиссеры были мне друзья-приятели, - сказал Стар с той же забавной гордостью, с какой Эдуард Седьмой хвалился, что вхож в лучшие дома Европы. - Но когда началась эра звука, - продолжал он, - я стал приглашать театральных режиссеров. Это подстегнуло кинорежиссеров и заставило переучиваться заново, - чего они мне, в сущности, так и не простили. В тот период мы навербовали на Востоке целый взвод сценаристов, и я считал их славными ребятами, пока они не превратились в красных. Вошел Гари Купер и сел в углу с кучкой прихлебал, присосавшихся к нему намертво. Оглянулась женщина, сидящая за дальним столиком, и оказалась Каролой Ломбард. Я была рада, что Бриммер, по крайней мере, насмотрится на звезд. Стар заказал виски с содовой, и почти сразу же - еще порцию. Кроме двух-трех ложек супа, он ничего не ел, а только пошло всех ругал: мол, кругом дрянные лодыри, но ему плевать, у него деньжат хватает. Эту песню всегда можно слышать, когда отец сидит с компанией. Стар, кажется, и сам понял, что мелодия эта звучит непротивно только в узком кругу, - может быть, впервые затянул ее и понял тут же. Во всяком случае, он замолчал и выпил залпом чашку черного кофе. Любовь моя к нему слабей не стала, но мне жутко не хотелось, чтобы Бриммер унес о нем такое впечатление. Стар должен был предстать виртуозом кинодела, а вместо этого сыграл злого надсмотрщика и безбожно пережал - и сам забраковал бы такую игру на экране. - Я выпускаю картины, - сказал он, как бы внося поправку. - Я сценаристов люблю - и думаю, что понимаю их. Раз человек свое дело делает, то гнать его с работы нечего. - Мы с этим согласны, - сказал Бриммер любезным тоном. - Мы бы вас оставили при деле - переняли бы на ходу, как перенимают действующее предприятие. Стар сумрачно кивнул. - Хотел бы я, чтобы вы послушали моих компаньонов, когда они в сборе. Они приведут двадцать причин, по которым вас, коммунистов, надо гнать всех вон из Лос-Анджелеса. - Мы ценим ваше заступничество, - сказал Бриммер не без иронии. Говоря откровенно, мистер Стар, мы видим в вас помеху именно потому, что вы предприниматель "отеческого" толка и ваше влияние очень велико. Стар слушал рассеянно. - Я никогда не считал, - сказал он, - что я мозговитей сценариста. Но всегда считал себя вправе распоряжаться его мозгом - потому что знаю, как им распорядиться. Возьмем римлян - я слышал, они не изобретали ничего, но знали, как употребить изобретенное. Понимаете? Я не говорю, что это правильно. Но таков был с детства мой подход. К этим словам Стара Бриммер отнесся с интересом - впервые за целый час. - Вы отлично знаете себя, мистер Стар, - подытожил он. По-моему, Бриммеру хотелось уже уйти. Ему было любопытно узнать, что Стар за человек, и теперь он составил о нем мнение. Все еще надеясь это мнение изменить, я потащила Бриммера опять к нам домой; но когда Стар, задержавшись у стойки, выпил снова, я поняла, что совершаю ошибку. Вечер был кроткий, безветренный, запруженный субботними автомобилями. Рука Стара лежала на спинке сиденья, касаясь моих волос. "Перенести бы все лет на десять назад", - подумалось мне. Я была тогда девятилетней девочкой, Бриммер - студентиком лет восемнадцати, где-нибудь на Среднем Западе, а Стар - двадцатипятилетним, только что взошедшим на кинопрестол и полным радостной уверенности. И несомненно, оба мы смотрели бы на Стара с великим уважением. А вместо этого теперь - конфликт между взрослыми людьми, усугубленный усталостью и алкоголем, и мирно его не разрешить. - Мы свернули к дому, я направила машину снова в сад. - Теперь разрешите проститься, - сказал Бриммер. - У меня назначена деловая встреча. - Нет, не уходите, - сказал Стар. - Я еще ничего не сказал из того, что хотел сказать. Сыграем в пинг-понг, добавим рюмку, а потом уж сцепимся всерьез. Бриммер заколебался. Стар включил юпитер, взял ракетку, а я сходила в дом за виски, не смея ослушаться Стара. Когда я вернулась, у них вместо игры шло гулянье - Стар кончал уже опустошать коробку мячиков для пинг-понга, посылая их в Бриммера один за другим, а Бриммер отбивал их в сторону. Стар взял у меня бутылку и сел в кресло поодаль, хмурясь оттуда грозно и властительно. Он был бледен, до того прозрачен, что почти видно было, как алкоголь течет по жилам и смешивается с другой отравой усталостью. - В субботний вечер можно и покейфовать, - сказал он. - Сомнительный кейф, - сказала я. Стара явно одолевала эта тяга - уйти в изнеможение, в шизофреническую тьму. - Сейчас я Бриммера буду бить, - объявил он через минуту. - Займусь этим лично. - А не проще ли нанять кого-нибудь? - спросил Бриммер. Я знаком попросила его молчать. - Я не перекладываю на других грязную работу, - сказал Стар. Разделаю вас под орех и отправлю вон из Калифорнии. Он поднялся с кресла, но я остановила его, обхватив руками. - Перестаньте сейчас же! О, какой вы нехороший. - Вы уже на поводу у этого субъекта, - мрачно проговорил Стар. - Вся молодежь у него на поводу. Несмышленыши вы. - Уходите, прошу вас, - сказала я Бриммеру. Костюм у Стара был скользко-шелковистый, и он вдруг выскользнул из моих рук и пошел на Бриммера. Тот, пятясь, отступил за стол - со странным выражением на лице, которое я потом расшифровала так: "И только-то? Всему делу помеха - вот этот полубольной мозгляк?" Стар надвинулся, взмахнул рукой. С минуту примерно Бриммер держал его левой на расстоянии от себя, а потом я отвернулась, не в силах дольше смотреть. Когда взглянула опять, Стар уже лег куда-то за теннисный стал, я Бриммер стоял и смотрел на него, - Прошу вас, уходите, - сказала я. - Ухожу, - Он все смотрел на Стара; я обошла стол. - Я всегда мечтал, чтобы на мой кулак напоролись десять миллионов долларов, но не предполагал, что выйдет таким образом. Стар лежал без движения. - Уедите, пожалуйста, - сказала я. - Не сердитесь... Я помогу... - Нет. Уходите, прошу. Я не виню вас. Он снова взглянул на лежащего, слегка устрашенный тем, как основательно усыпил его в какую-то долю секунды. И быстро пошел прочь по траве, а я присела на корточки, принялась тормошить Стара. Он очнулся, весь судорожно дернувшись, и вскочил на ноги. - Где он? - воскликнул Стар. - Кто? - спросила я наивным тоном. - Американец. Какой тебя дьявол толкал за него выходить, дура несчастная? - Он ушел, Монро. Я ни за кого не выходила. Я усадила Стара в кресло. - Он уже полчаса как ушел, - соврала я. Раскиданные пинг-понговые мячики созвездием блестели из травы. Я открыла кран дождевателя, намочила платок и вернулась к Стару, но синяка на лице не видно было - должно быть, удар пришелся сбоку, в волосы. Стар отошел за деревья, и его стошнило там; я слышала, как он потом нагреб земли ногой, засыпал. Возвратился он посвежевший, но, прежде чем идти в дом, попросил чего-нибудь прополоскать рот, и я унесла виски и принесла бутылку с полосканием. Тем и кончилась его жалкая попытка напиться. Мне случалось наблюдать, как назюзюкиваются первокурсники, но по неумелости полнейшей, по отсутствию всякой вакхической искры Стар их бесспорно превзошел. Ему достались тошнота и шишки, и больше ничего. Мы вошли в дом; узнав от кухарки, что на веранде отец с Маркусом и Флайшэкером, мы повернули в "интерьерную". Но где ни пытались сесть, всюду была лощеная скользкая кожа, и наконец я устроилась на меховом коврике, а Стар - рядом, на скамеечке для ног. - А он крепко получил? - спросил Стар. - О да, - ответила я. - Очень крепко. - Вряд ли. - Помолчав, он прибавил: - Бить я его не хотел. Просто хотел прогнать. Он испугался, видимо, и двинул меня. С этим - очень вольным - истолкованием случившегося я не собиралась спорить, спросила только: - В душе, наверно, теперь злость на Бриммера? - Да нет, - сказал Стар. - Я же был пьян. - Он огляделся. - В этой комнате я раньше не бывал. Кто ее декорировал? С нашей студии кто-нибудь? - Что ж, пора и трогаться, - сказал он затем, уже обычным своим приятным тоном. - Съездим-ка мы, на ночь глядя, к Дугу Фербенксу на ранчо, - предложил он мне. - Я знаю, он вам обрадуется. Так начались те две недели, когда нас всюду видели вместе. Достало уже и одной, чтобы Луэлла поженила нас в своей колонке светской хроники. (На этом рукопись обрывается.)

1941