Договорить он не успел. Раздался выстрел. Одновременно за моей спиной раздался спокойный и удивительно знакомый голос:
— Не шевелитесь, Турецкий. Одно неловкое движение — и я стреляю.
Я не шевелился: шансов у меня не оставалось.
— Отбросьте оружие в сторону, — приказал мне все тот же до боли знакомый голос.
Я повиновался. А что оставалось делать? Я отбросил пистолеты и стал ждать, что последует за этим.
Умирать не хотелось. Хотелось послушать, как объяснит мне все, что произошло, этот человек, который стоял у меня за спиной. А в том, что он непременно начнет все объяснять, я был уверен. Эти люди тщеславны. Они любят играть на зрителя. Этот такой же. То, что он не убил меня на месте, служило тому убедительным доказательством.
— Повернитесь, — приказал он, и в голосе его я нутром услышал едва сдерживаемое торжество.
Он думает, что я сейчас повернусь, посмотрю в него и упаду в обморок от удивления. Не выйдет.
— Здравствуй, Вася, — сказал я и только после этого, улыбаясь самой приветливой улыбкой, на какую только был способен, повернулся.
На лице моего таинственного незнакомца застыла какая-то странная маска, и я не сразу догадался, в чем тут дело. И только в следующую секунду я понял, что он улыбался, глядя мне в спину, а после того, как я назвал его Васей, у него резко испортилось настроение. Глаза его улыбаться перестали, а про мышцы лица он соответственно от неожиданности как-то забыл.
И получился зловеще-беспомощный оскал.
Увидев эту рожу, я расхохотался. Строго говоря, смешно мне не было вовсе, но инстинктивно я начал импровизировать. Я еще не знал, почему мне нужно смеяться, но то, что я должен хохотать как можно громче и веселее, в этом я был уверен. На все сто процентов. На двух громил, которые маячили за спиной Васи, я уже не обращал внимания.
Я постоянно употребляю местоимение «я», но вы тоже поймите меня правильно. Противостоял этой паскудной силе в эту минуту только, прошу прощения, я один.
Постепенно он овладел собой. И снова лицо его приняло обычное выражение дружелюбия и уверенности в себе. Но меня он уже не обманет, как тогда, в приемной Лукашука.
Настоящее его лицо я видел только что — тот самый оскал.
— Честно говоря, — начал он, — вы восхищаете меня, Турецкий.
Я усмехнулся:
— Ваши слова — да Меркулову бы в уши.
Он кивнул, словно ничего иного от меня и не ожидал.
— Нет, правда, — сказал он. — Работаете вы в высшей степени здорово. Серьезно.
— Благодарю за высокую оценку. — Я поклонился. — Честь для меня действительно высокая. Услышать похвалу от такого профессионала, как ты, Вася… Это дорогого стоит.
Он пытливо всмотрелся в мое лицо, пытаясь угадать, где я шучу, а где говорю правду. Я изобразил самую чистосердечную улыбку. Но уверен, что он так ничего и не понял.
Я был в сложном положении. Не потому, что меня держали на мушке двое громил за его спиной. А потому что я никак не мог выбрать тактику и стратегию нашей с ним беседы. Что вы хотите — я не состоял никогда в Стратегическом управлении и имею право быть несведущим в этих вопросах.
Я должен был одновременно и торопиться, и тянуть время. Грязнов вот-вот должен подоспеть, и поэтому мне надо было тянуть время. Но, с другой стороны, он должен сыграть свою роль, которую, по глазам вижу, ему не терпится сыграть передо мной. И поэтому я должен торопиться, ибо играть роль под арестом он не будет. Он расскажет все только в том случае, если будет уверен, что по окончании своего рассказа в любую минуту может застрелить слушателя. Только так, и никак иначе.
Он все всматривался в мое невозмутимое, надеюсь, лицо и решал, как ему быть. В какую-то минуту я испугался, что ошибся и ничего он тут играть не станет, а просто возьмет и без лишних слов отправит меня догонять Володю Аничкина. Повторяю, я не смерти боялся, а того, что не услышу интересного рассказа.
И он сказал:
— Вы даже не представляете, насколько вы правы, Турецкий. Я действительно немного разбираюсь в своем деле.
— Не сомневаюсь, — поддакнул я ему.
Он как-то грустно улыбнулся:
— Вы, я вижу, веселитесь. И совершенно напрасно. Я не хочу вас убивать. Вы нравитесь мне, Александр Борисович.
— Ты мне тоже, Вася, — успокоил я его.
Он снова кивнул, как бы давая мне понять, что я не смогу вывести его из себя.
— Мне нравится ваша убежденность, ваша самоотверженность, ваша целеустремленность.
— Прости, — осторожно перебил я его. — Это ты все обо мне говоришь?
Он не улыбнулся и ответил:
— О вас, Александр Борисович. Признаюсь, что с удовольствием бы тоже называл вас на «ты», а не по имени-отчеству. — Он намекал мне, по-видимому, на то, что я называл его Васей.