После школы Аничкин без проблем поступил в МАИ, несмотря на большой конкурс. Реактивные двигатели, которые он должен был теперь изучать долгие пять лет, особенно его не интересовали. Володя продолжал поглощать все доступные книги про известных шпионов — наших и иностранных.
В то время (а дело было в начале 80-х) студенты авиационного института, впрочем, как и многих других московских вузов, отличались некоторым, допустимым и допускаемым властями, «левачеством». По рукам ходили журналы «Посев» и «Грани», самиздатовские Солженицын и Довлатов, на частых вечеринках разговоры шли по преимуществу о Сахарове и Щаранском. Аничкин неодобрительно относился к таким проявлениям демократизма. КГБ для него было чем-то почти святым, несмотря на все «кухонные» обвинения. Еще бы — ведь и Штирлиц, и Зорге, и капитан Клосс были в конечном счете сотрудниками органов госбезопасности, попасть в которые Володя так стремился. Тем не менее самиздат он читал и в «собирушках» участвовал.
Как-то раз в руки Володе Аничкину попалась пухлая пачка бледных ротапринтных листов, сшитых суровой ниткой. «Тайны КГБ» — значилось на картонной обложке, сделанной из старой коробки из-под конфет. Автором был какой-то немец. Разумеется, он не мог пропустить книгу с таким многообещающим названием и читал всю ночь, на которую она под строжайшим секретом и была выдана Леней Бронштейном, спецом по самиздату с отделения аэродинамики.
Наутро Володя вернул ему книгу с такими словами:
— Я советую тебе, Леонид, немедленно сжечь этот гнусный пасквиль…
Бронштейн посмотрел на него как на сумасшедшего, ни слова не говоря, сунул книгу за пазуху и растворился в толпе студентов.
То, что прочитал Аничкин в «Тайнах КГБ», абсолютно не соответствовало его представлению об этой организации как о некоей школе отважных разведчиков. Она изобиловала разными неприглядными историями с участием агентов КГБ — от убийства Троцкого до расстрела в Катыни и «пражского лета». Кроме того, Аничкин подозревал, что литература такого рода — это тебе не «Мастер и Маргарита» и даже не «Архипелаг Гулаг». На ней можно было здорово залететь. А портить раньше времени свои отношения с органами Володя не собирался. Поэтому, стремясь хоть как-то обезопасить себя, он и произнес эту странную фразу.
Но все было напрасно.
Не прошло и трех дней, как во время одного из перерывов между занятиями к нему подбежала запыхавшаяся секретарша ректора:
— Аничкин, я тебя уже пятнадцать минут разыскиваю. Срочно к Валерию Михайловичу.
Войдя в кабинет ректора, Володя сразу же заметил небольшую, но существенную странность: несмотря на присутствие Валерия Михайловича, за его широченным столом сидел другой человек. Невзрачный такой, с внимательными серыми глазами. Сам же Валерий Михайлович примостился — именно примостился — на стуле для посетителей. Завидев Аничкина, ректор протянул в его сторону руку и слабым голосом сказал:
— Вот он.
— Хорошо, — ответил сероглазый. Потом вопросительно взглянул на ректора. Валерий Михайлович торопливо вскочил и, бросив на Аничкина странный взгляд, удалился из кабинета, тщательно прикрыв за собой дверь.
— Аничкин? Владимир Георгиевич?
— Да, — ответил Аничкин, почти физически ощущая на себе взгляд незнакомца.
— Проходи, присаживайся.
Когда Аничкин подошел достаточно близко, сероглазый достал из внутреннего кармана небольшую красную книжку и, на мгновение раскрыв ее перед носом Володи, спрятал обратно. Ни имени, ни фамилии прочитать за это мгновение он не смог. Но — и это было, пожалуй, самое главное — Аничкин успел рассмотреть значок организации, в которой служил незнакомец. Это был треугольный щит с двумя скрещенными мечами за ним.
«Вот здорово!» — пронеслось в голове Аничкина. Любого другого человека охватила бы мелкая дрожь при виде этой эмблемы. Для Володи же это был долгожданный миг. Он не удержался и расплылся в широкой улыбке.
Незнакомца, видимо, озадачила такая реакция на его корочки. Он внимательно посмотрел в глаза Аничкину, но ничего, кроме дружелюбия, в них не увидел.
— Я вижу, мы с тобой достигнем взаимопонимания.
Володя сел на тот самый стул, на котором только что сидел ректор.
— Моя фамилия Белов. Александр Николаевич.