— Минуточку, — остановил ее Грязнов. — Кого вы взяли?
— Так утку же! — Нянечка недоуменно смотрела на него. — Выливаю, а он оттуда и выпади.
— Кто? — Грязнов понял, что лучше проявить терпеливость, если он хочет понять хоть что-нибудь. — Кто — выпади?
— Ключ, — ответила старушка. — Маленький такой. Не похоже, что от квартиры.
Грязнов посмотрел на своего подчиненного. Тот подал ему маленький ключик и объяснил:
— Полина Григорьевна освобождала утку, которой пользовался Борисов. Мочился он в нее, понимаете? Иногда мочатся и те, кто даже без сознания находится. А в утке этой самой находился этот самый ключик.
Грязнов задумчиво рассматривал предмет, который ему передали.
— Похож на обыкновенный ключ от камеры хранения, — объявил он после долгого молчания и обратился к старушке: — Спасибо, Полина Григорьевна. Вы нам очень помогли.
Полина Григорьевна с достоинством ему кивнула и медленно пошла от нас, все время оглядываясь: не позовем ли обратно?
— Как он мог засунуть ключ в утку? — спросил я. — Как он вообще оказался у него. Его же должны были выпотрошить, когда клали сюда.
— Спроси чего-нибудь полегче, — заявил Грязнов. — Лучше скажи, где нам искать эту ячейку, в какой камере хранения, на каком вокзале?
— А теперь ты спроси полегче, — отпарировал я.
Он кивнул, давая понять, что иного ответа и не ожидал.
— Так что с этими артистами-охранниками? — спросил я у него. — Имей в виду, у меня на них большой зуб.
И вкратце рассказал ему, что здесь со мной произошло.
— Разберемся, — туманно ответил он. — Идет дознание, господин Турецкий.
— Вот и хорошо, — кивнул я. — Ты работай здесь, а я пошел на встречу с Аничкиным.
Надеюсь, что убежденность в моем голосе прозвучала натурально. Я поверю в возможность такой встречи только после ее окончания, но это мое внутреннее дело.
Грязнов с интересом посмотрел на меня.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он.
Почему-то мне захотелось хоть немного побыть серьезным.
— Потом, — ответил я. — После встречи.
Он махнул мне рукой и подозвал своего помощника:
— Давайте-ка сюда этих артистов из охраны. Мне хочется задать им еще пару вопросов.
Я не стал больше докучать Грязнову своим присутствием. Никуда не денутся от меня свидетели из госпиталя, если и это дело будет у меня в руках. Грязнов работать умеет, ему и карты в руки. Потом доложит. А у меня тоже есть дела.
И весьма важные.
Генерал Петров не обманул. Люблю иметь дело с порядочными людьми, даже если они — гекачеписты.
— Полковник Лукашук сделает все, что нужно, — кивнул он на своего подчиненного. Тот даже ухом не пошевелил, стоял как скала. — И вот что еще, Александр Борисович. Сразу после беседы с Аничкиным жду вас у себя.
— Зачем? — на всякий случай спросил я, вовсе не удивленный таким оборотом дела.
— Думаю, что нам будет о чем поговорить, — ответил Петров и новым кивком дал понять, что я свободен.
Пришлось встать и откланяться. За встречу с Аничкиным я на многое согласен.
— Здравствуйте, — сказал я. — Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем деле. Ознакомиться с фактурой, так сказать, от лица прокуратуры.
До самой этой минуты я не верил, что мне позволят-таки с ним встретиться. Но вот он передо мной. Только что его ввели в следственный кабинет Лефортова и оставили нас наедине. И мы можем говорить. Разумеется, разговор наш будет записан гебешниками на пленку, но меня это мало волновало. Я ничего не знал, а они — все. Они ничего нового, по всей вероятности, не услышат, а я могу. Если, конечно, Аничкин сочтет нужным рассказывать. Пожалуй, не стоит предупреждать его о том, что разговор наверняка записывается. Ну разве в самом крайнем случае. Но ведь и он не мальчик, а полковник госбезопасности.
Мне пришлось выбрать такой тон, чтобы он был как бы и официальным (если обвинение и вправду ложное, это должно заставить Аничкина разговориться), и в то же время врать тоже было нельзя: дело Аничкина в моем производстве не находилось. Я вел, так сказать, ознакомительную беседу.
Выглядел он относительно неплохо. Вообще-то недели в тюремной камере никому не идут на пользу, тем более когда неопределенность положения давит на психику. А на него, я был уверен в этом, давила. Но выглядел, повторяю, Аничкин неплохо. Не знаю, как бы выглядел я, окажись на его месте. Чур-чур меня!
Глаза его мне тоже понравились. Он пытливо меня осмотрел и после того, как я представился, кивнул: