Трагедия вида, ставшего непригодным для жизни путём переразвития одной способности, не ограничивается человеком. Так, считается, что некоторые олени в палеонтологические времена стали жертвой приобретения слишком тяжёлых рогов. Мутации слепы, они случаются вне связи с интересами окружающей среды.
В депрессивных состояниях разум может рассматриваться как такой рог, во всём своём великолепии только прижимающий носителя к земле.
III
Почему же тогда человечество не вымерло давным-давно во время великих эпидемий безумия? Почему лишь немногие индивиды гибнут из-за неспособности выдержать напряжение жизни, если мышление даёт им больше, чем они могут вынести?
История культуры, как и наблюдение за нами самими и другими, даёт следующий ответ: большинство людей учатся спасаться, искусственно ограничивая содержание своего сознания.
Если бы гигантский олень время от времени обламывал выступающие части своих рогов, это помогло бы ему выжить. В лихорадке и постоянной боли, в предательстве своей главной идеи, исключительной сути, ибо рукой создателя он был призван быть рогоносцем меж диких зверей. Выигрыш в продолжительности жизни оборачивается проигрышем в значительности и величии; это продолжительность без утверждения, движение вперёд через собственную гибель, саморазрушение в священной воли крови.
Назначение и гибель гигантского оленя и человека одни, трагический парадокс жизни. В своём Bejahung (нем. утверждении), последний Cervis giganticus (в современной палеонтологии Megaloceros giganteus) носил знак своего рода до конца. Человек спас себя. Это означает более или менее осознанное подавление разрушительного избытка сознания. Этот процесс постоянен при пробуждении и в активные часы, это требования социальной адаптации и всего, что обычно считается здоровьем и нормальной жизнью.
Психиатрия работает, исходя из допущения о «здоровом» и жизненном как самого важного для личного плана. Депрессия, «страх жизни», отказ от еды и прочее неизменно трактуется как болезненное состояние, требующее лечения. Однако такие вещи являются посланием глубинной, непосредственной сути жизни, горьких плодов гениальности мысли или чувства в корне антибиологических тенденций. Это не болезнь души, но сбой защиты или отказ от неё, как воспринимаемой — верно — как предательство высокого потенциала эго. Вся видимая нами жизнь изнутри и снаружи опутана репрессивными механизмами, социальными и индивидуальными; они могут быть прослежены в формулах повседневной жизни. Хотя они принимают различные, многообразные формы, можно выделить, по меньшей мере четыре основных типа, встречающиеся в любой возможной комбинации: изоляция, анкеровка (постановка на якорь), отвлечение и сублимация.
Под изоляцией я подразумеваю полное вытеснение из сознания всех беспокоящих и разрушительных мыслей и чувств. (Энгстрем: «не надо думать, это только путает»). Совершенный и наиболее жёсткий вариант бытует среди врачей, которые из самозащиты смотрят только на технический аспект своей профессии. Это также может вести к обычному хулиганству, как среди убийц или студентов-медиков, когда чувство трагической стороны жизни устраняется средством насилия (игра в футбол головами трупов и подобное).
В повседневном взаимодействии изоляция проявляется в основном коде взаимного молчания: прежде всего по отношению к детям, поэтому они не пугаются бессмысленности только начинающейся для них жизни, а сохраняют иллюзии до момента, когда будут способны расстаться с ними. Дети, в свою очередь, не беспокоят взрослых неуместными напоминаниями о сексе, туалете и смерти. Среди взрослых это правила «такта», этот механизм хорошо иллюстрируется удалением с улицы плачущего человека с помощью полиции.
Механизм анкеровки также используется с раннего детства; родители, дом, улица задают направления ребёнку и дают чувство уверенности. Эта область опыта первая и, возможно, наиболее счастливая защита от «космоса», который мы приходим познать в своей жизни, факт, который, несомненно, также объясняет столь обсуждаемую «инфантильную привязанность»; вопрос о сексуальной испорченности здесь не важен. Когда ребёнок позднее открывает для себя эти свидетельства как «условные» и «эфемерные», он впадает в замешательство и тревогу и срочно ищет новую анкеровку. «Осенью я пойду в школу». Если замещение каким-либо образом проваливается, кризис доходит до фатального состояния, которое я называю анкерной судорогой: он обращается к мёртвым ценностям, пытаясь по возможности скрыть от себя и других тот факт, что они не работают, и становится духовно несостоятельным. В итоге устойчивая неуверенность, «чувство неполноценности», гиперкомпенсация, беспокойство.