Первая пушка грянула холостым зарядом. Артиллерист не приложил фитиля к запалу, боялся стрелять по своим. Ругань и угрозы огласили воздух.
Второй залп. Посыпалась картечь, скашивая людей. Солдаты в панике бросились на другой берег, к Академии художеств. Отчаянный крик пролетел над площадью:
— То-онем!..
Разбитый ядрами невский лед не выдержал и проломился…
Рылеев понял: все кончено! Пошатываясь, ничего не видя перед собой, он ушел с площади.
— Безначалие… — пересохшими от усталости и жара губами шептал он. — Измена… Гибель…
А с площади доносились шум и крики. Сквозь грохот орудий порой прорывались отчаянно-восторженные крики:
— Конституция! Свобода! Ура!
Рылеев то надеялся на чудо, то снова впадал в отчаяние. Возле казарм Измайловского полка он споткнулся — мертвый солдат лежал поперек тротуара. Кровь растекалась по затоптанному снегу. Рылеев закрыл глаза. С площади снова донеслись пушечные залпы…
Навстречу Рылееву шел один из членов общества. Рылеев остановился и, с трудом подбирая слова, сказал негромко:
— Все кончено! Мы проиграли. Поезжай в Киев и скажи Сергею Муравьеву-Апостолу, всем скажи: Трубецкой изменил!..
— Почему сразу не назначили на площади других начальников?
Рылеев молча посмотрел на товарища. Взгляд был ясным, пустым и до предела усталым. Махнув рукой, он ничего не ответил. Волоча по снегу шинель, тяжело ступая, пошел прочь и через несколько мгновений скрылся в сумеречном тумане…
Вечером он сжигал тетради и рукописи. Потом, не раздеваясь, лег на диван и долго лежал с открытыми глазами, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, ни на что не надеясь, ничего не ожидая.
Громкий, грубый стук потряс парадную дверь. Рылеев взглянул на часы — было около одиннадцати.
— Отоприте! — раздался хриплый бас. — Я действую по приказу государя императора!
Рылеев продолжал лежать. Кто-то открыл дверь.
Полицмейстер в сопровождении двух солдат вошел в кабинет. Чеканя слова, проговорил с порога:
— Государь император приказал доставить к нему живым или мертвым отставного подпоручика Рылеева!
Рылеев медленно поднялся с дивана, обвязал шарфом больное горло, благословил Настеньку, обнял и поцеловал жену.
— Я к вашим услугам! — коротко бросил он жандармам.
Его окружили, связали за спиной руки и повели к карете.
От Синего моста до Зимнего дворца путь недалек, но Рылееву казалось, что едут они бесконечно долго. Он смотрел в окно. На Сенатской и Дворцовой площадях горели костры. Дворец был окружен пушками, на улицах — пикеты. Конные отряды разъезжали по городу. Снег мятый, рыхлый, затоптанный копытами и сапогами. В красном свете костров было видно, что на снегу чернеют кровавые пятна.
Карета резко остановилась у подъезда Зимнего дворца. Рылеев не двигался. Оцепенение не проходило, в душе не было ни страха, ни раскаяния. Солдаты грубо вытолкнули его из кареты и, не развязывая рук, повели вверх по лестнице. Он послушно шел, машинально считая бесконечные ступени: одна, две, десять… Они вошли в одну из дворцовых зал. Прямо перед Рылеевым возникла жалкая фигурка. Он долго с удивлением всматривался и вдруг впервые за весь вечер ужаснулся: это зеркало, а жалкая фигурка — он сам. Побежденный…
Два генерала за гостиными столами что-то сосредоточенно писали. Они даже не подняли глаз на Рылеева. Кто-то вышел из смежной комнаты, сделал знак рукой. Рылеева снова толкнули, и он переступил порог комнаты.
Николай Павлович в парадном мундире, расстегнув шитый золотом воротник, сидел на софе. Горел камин. Французские часы под стеклянным колпаком показывали начало двенадцатого. В зеркале, со множеством тяжелых безделушек на подзеркальнике отражался яркий свет люстры. Сверкающие хрустальные гроздья нестерпимо резали глаза.
Придвинув к софе тонконогий столик, украшенный перламутровыми инкрустациями, Николай Павлович писал пространное письмо своему брату Константину:
«У нас имеется доказательство, что делом руководил некто Рылеев, статский, у которого происходили тайные собрания…»
В этот момент царю доложили о том, что привезли Рылеева, и он приписал:
«В 11 1/2 вечера. В это мгновенье ко мне привели Рылеева. Это поимка из наиболее важных».
Рылеев стоял в дверях, опустив голову. Болели связанные руки.
Николай Павлович, полуобернувшись к нему, медленно спросил:
— Это у тебя на квартире было гнездо заговорщиков?
Рылеев ответил не сразу. А когда услышал свой голос, он показался ему чужим — хриплый и отрывистый.