Пожилой рабочий выпрямился и стоял теперь перед Алексеем, переминаясь с ноги на ногу.
— Прибор двести тысяч стоит. Кто за него платить будет, ты, что ли?!
Посыпалась грубая брань. Лена была неподалеку. Первый раз ей стало по-настоящему страшно. Как он говорит с людьми?! Как живет вот такой?! Казалось, что желтый, едкий, не видимый глазу песок душит и ее, щиплет глаза, забирается в горло…
Алексей прошел мимо. Он не смотрел на нее. Два дня он ее не замечает и молчит. Все пропало! Ничего она не сумела изменить в нем, ничего не добилась, кроме оскорбительного молчания!
Лена медленно побрела прочь.
Исчез из виду лагерь. Вокруг сомкнулось кольцо рыжих однообразных барханов. Раскаленный воздух плясал над желтым и едким, как горчица, песком.
Никогда раньше она не знала всей глубины своего чувства: радость, жестокая обида — все в нем.
Воздух, наполненный песком, больно хлестнул по лицу. Она вздрогнула и вдруг опустилась на землю.
Песок беспощаден ко всему живому. Кажется, она собиралась уехать, как только узнает все. Так просто! Уложить чемодан. Машина, та, что ходит за водой, довезет ее до поселка. И не будет этого одиночества, оскорблений, даже самого Алексея тоже не будет.
Она вспомнила, как в его рассказе сомкнулся песок над шурфом. Только воронка и беспощадное, злое солнце. Почему-то казалось, что там, под слоем шевелящегося песка, остался самый дорогой на свете человек. Может быть, она опоздала? Может быть, приехала к тому, кого уже нет?
Она долго сидела неподвижно. Когда поднялась, рядом на бархане увидела Алексея. Он стоял здесь, наверно, давно, смотрел в сторону и ждал.
— Прости меня. Я не заметил тебя, когда говорил с рабочими. Здесь часто не выдерживают нервы…
— Не прощу.
Он тяжело вздохнул и вдруг заговорил о другом:
— Тебе здесь нелегко. Здесь вообще нелегко. Может быть… — Он остановился на секунду, не решаясь закончить фразу. — Может, все же тебе лучше уехать?
Это было последней каплей. Чтобы не заплакать, она молча пошла прочь от него, но Алексей догнал, осторожно взял за руку. Нужно выдернуть руку, наверно, нужно… Размазывались и плыли перед глазами барханы.
— Смотри, здесь живет муравьиный лев…
Она нагнулась. Клочок пустыни величиной с ладонь приблизился и заполнил собой пространство. На нем жили и боролись другие, незаметные в большой жизни существа.
Красный муравей, похожий на песчинку, в недоумении остановился перед огромной для него воронкой. Кто-то вырыл ее на его пути непонятно зачем.
Этот «кто-то» сидел на дне и неторопливо шевелил усами, похожими на лопаты. Лопаты двигались по кругу у основания песчаного конуса, и, как только закончился круг, весь конус подался вниз. Песчинки вырвались из-под лапок муравья, и он медленно съехал навстречу коротким страшным лопатам.
— Нужно помочь ему!
— Нельзя нарушать законы пустыни.
— Нет можно!
И она протянула руку. Но его каблук опередил ее.
— Зачем ты так?
— Песчаная воронка, как там… и маленький, жалкий муравей. — Алексей отвернулся, отряхнул ботинок. — Как все нелепо! Николай два гола добивался разрешения на проходку глубокой скважины и верил в нее. Я не верю, а разрешение уже получено…
Алексей медленно побрел прочь. Она осталась. Осторожно разгребла песок и освободила пленника. Он был точкой в безбрежном мертвом песке, ничтожной точкой, но он жил! И назло неподвижной пустыне убежал по своим муравьиным делам, не забыв укусить ее на прощание за палец.
Алексей все чаще думал о Николае. Много раз перебирал в памяти их бесконечные споры. На протяжении двух лет они вместе боролись за идею Николая. Здесь, в песках Кызылкумов, есть очень нужный сейчас металл. Сколько бессонных ночей и изнурительного труда унесли эти два года! Все зря…
Раньше он боялся вспоминать о друге. Не было ни сомнений, ни вопросов. Николай погиб. Но все его дела и мысли остались. Осталась и пустыня. Иногда кажется, что у нее не было начала и никогда не будет конца. Лена всегда здесь носит что-нибудь яркое, словно назло одноцветному пространству. Дома она одевалась очень скромно. Дома многое было иначе.
Осторожная тишина окружала палатку. Казалось, сквозь нее не пробраться ни одному звуку.
Алексей вышел и остановился у входа.
Лагерь спал. В предрассветные часы стало будто темнее. Алексей достал папиросу и долго мял ее, стараясь разглядеть в темноте контуры соседней палатки. Там сейчас спит Лена. Наверно, на столике стоят жесткие и соленые цветы пустыни — их поставил не он…
«Веселая девушка», — вспомнил он чью-то фразу. Ее полюбили здесь, может быть, именно за эту, неуместную сейчас веселость. Техник Вася приносит ей цветы. Все должно было быть по другому, но ничего не изменится. По ту сторону рухнувшего шурфа остались люди со своими делами и чувствами. Они не видели, как сомкнулся песок… И когда он больше всего на свете хотел остаться один, приехала Лена. Вот так, просто, без всяких вопросов, без долгих раздумий. Когда он прогнал ее, написала заявление: «Начальнику Самарского отряда…».
Сейчас она спит. Тот же холодный воздух гладит ее лицо. Если пройти три шага, можно за тонкими стенами ее палатки услышать ровное дыхание. Но он не сделает эти три шага… Частые ссоры и редкие письма; два года разлуки… Ее фотографии, ставшие чужими; воронка песка…
Из-за барханов неожиданно донесся рев моторов, прервавший его раздумья.
Алексей обернулся и невольно прикрыл глаза от яркого света. Самоходная буровая установка подходила к лагерю.
Через несколько дней закончили монтаж первой вышки, и над пустыней понесся деловитый перестук дизеля.
В три смены работала бригада. По ночам в стороне oт лагеря, там, где стояла вышка, загоралась электрическая звездочка. Первое время Алексей почти не отходил от станка, осунулся, почернел от бессонных ночей. Еще до начала работ он несколько раз менял на карте место будущей скважины. Однажды поставил кружочек там, где был обвалившийся шурф, и тут же зачеркнул его. Шурф восстановили, но все пробы оказались пустыми. В конце концов буровую поставили в километре южнее лагеря, в стороне от шурфа.
Из устья скважины била мутная струя волы, выносящая на поверхность разорванный, уничтоженный песок. Шли первые метры проходки.
С того момента, как запустили станок, ощущение схватки с пустыней и ее мстительной силы уже не оставляло Алексея. Что-то еще должно было случиться, казалось, безмерное мертвое пространство приняло вызов и готовилось ответить на него.
Алексей шел к лагерю сосредоточенный, упрямый и хмурый. Так он всегда ходил, когда возвращался с экзамена в разгар сессии. Лена подумала об этом сразу, как только увидела его.
— Ну что там, Алеша?
— Все в порядке: пошел десятый метр! Сходи, посмотри сама, мне еще нужно составить график на завтра.
Дни стали бесконечно длиннее. Все уходили к станку. Лена сидела одна в фанерной столовой. Работа коллектора не отличается особым разнообразием. Нужно заполнять бесконечные этикетки и раскладывать их в совершенно одинаковые мешки с песком. А раньше, в дипломной работе, она проектировала сложный подъемный механизм.
Неужели он не понимает, что дальше так продолжаться не может? Что дело совсем не в дипломе, о котором он говорил с ней недавно, и не в коллекторской работе, которая ей «не подходит»? Может быть, все гораздо проще и ей, в самом деле, пора уехать?
Она берет листок из бесконечной пачки, четким почерком заполняет графы. Одни и те же графы, одни и те же слова…
Последний срок — два дня. Если за эти два дня ничего не изменится… Она ловит себя на этой мысли: а что, собственно, может измениться? Ничего, но все равно, пусть будут эти два дня. Два дня — совсем немного. Два раза наступит ночь. Два раза будет она лежать в своей палатке и, затаив дыхание, чего-то ждать… Снова повиснут на свечке парафиновые сосульки. Пусть они все-таки будут, эти два последних дня.