— А еще две четверти? — спросил Перуджио, с грустью оглядываясь на импрессиониста.
— А оставшиеся две четверти — это женщины, — ответил Манцони, снимая шляпу перед очередной красоткой.
— А что это за кафе, о котором ты говорил, — спросил Винченцо, все еще оглядываясь назад, хотя уличный художник остался далеко позади.
— «Монпарнас»? — усмехнулся Манцони. — Есть такое кафе. В нем собираются те, кто считает себя поэтами, художниками и музыкантами. Там постоянно кто–то поет, читает стихи или, просто, рисует. Туда приходят прекрасные раскованные женщины. Нет–нет! Не шлюхи… Хотя и эти тоже есть. Таких кафе множество. Поэты делятся на несколько групп. Смешные. Они спорят между собой, ктолучше. Вот и собираются по интересам. В «Монпарнасе» одни, в «де Флёр» другие, в «Ротонде» — третьи. Не понимаю я их. Для меня все равно лучшие поэты Данте и Петрарка.
— А мы можем с тобой пойти в это кафе?
— А зачем тебе?
— Видишь ли, я собираюсь поступать в школу изящных искусств. Я тоже немного художник.
Риккардо посмотрел на него, как на умалишённого.
— Ты серьезно? — спросил он с недоверием.
— Да, — кивнул Винченцо. — Я не то чтобы художник, но, говорят, у меня неплохо получается.
— Кто говорит?
— Мой учитель сеньор Богетти. Он даже хотел мне помочь поступить в художественную школу в Милане. Только отец решил, что я должен учиться на механика, а я в порыве непослушания сбежал в Париж, учиться на художника.
— Ты серьезно? — покачал головой Манцони. — Вот уж не думал, что встречу художника земляка. Хотя здесь много итальянцев и художников в том числе. Тоже между собой спорят, но держатся дружно. Сам я с ними не знаком, но в лицо некоторых знаю. Вот почему ты знаешь, кто такие эти… Как их… им… импр…
— Импрессионисты?
— Вот–вот! Они.
Он остановился и воскликнул:
— Слушай, Винченцо! Поехали в «Ротонду». Там как раз легче всего встретить итальянца–художника. Ты согласен?
— Конечно!
— Тогда, давай наймем извозчика. Не то, чтобы это далеко, но все же приличное расстояние. Тебе повезло, что встретился со мной — я отлично знаю Париж. Только, прошу тебя, не заумничай так же как и они. Эй! Извозчик!
Спустя четверть часа они остановили фиакр на пересечении бульвара Монпарнас и улиц Бреа и Деламбре.
Кафе «Ротонда» пока еще не знаменитое, но уже популярное заведение в центре Парижа, а, значит, в эпицентре бурления страстей, поэзии и живописи. Столики для посетителей выставлены даже на улице. Благо погода в этот июньский день балует парижан солнцем.
Суетливые гарсоны в длинных белых фартуках разносят ароматный кофе и круасаны. Какой–то тучный господин в старомодном цилиндре и с моноклем на левом глазу макает одной рукой круасан в чашку и отправляет его в рот, а в другой держит газету "Паризьен", при этом что–то ворчит и качает головой. За столиком у окна расположилась молодая пара: девушка в цветастом платье с кружевным воротником и мужчина лет двадцати пяти в соломенной шляпе, сняв, которую небрежно опустил на свободный стул рядом с пристроенной черной тростью. Молодой человек махнул рукой проходившей мимо цветочнице и приобрел для своей дамы букет душистой сирени.
Манцони и Перуджио прошли внутрь «Ротонды», и Риккардо тут же замахал рукой кому–то из знакомых. Из дальнего угла, где вокруг большого стола собралась группа из восьми человек, ему в ответ взметнулась легкая женская ручка, и звонкий голосок сообщил всем присутствующим:
— Риккардо! Милый Риккардо! Иди к нам. Здесь еще есть места. Ну, иди же. Гийом читает свои новые стихи. Они бесподобны!
— О! Софи! — воскликнул Манцони, подводя своего спутника к столу. — Ты все так же великолепна. Нет! Ты блистательно божественна! Разреши представить тебе и твоим друзьям моего земляка итальянца, лишь сегодня прибывшего в Париж. Винченцо Перуджио. Остальное он сам расскажет о себе. Но перед этим ему необходимо поесть, ибо музы на пустой желудок не приходят.
— Как раз наоборот, — покачал головой худощавый юноша с орлиным носом. — Музы сопутствуют тем, кто голодает. Взять хотя бы Рембó, Малармé[4]. Я не уверен, что они писали свои шедевры, будучи сытыми.
— Ах! Себастиан! — всплеснула ручками Софи. — Ты опять за свое! Рембо был достаточно известен еще до приезда в Париж. Жители Шарлевиля цитируют его стихи на каждом шагу. Это ли не говорит в пользу известности?
— Известность поэта, — возразил Себастиан. — не всегда соотносится с его сытостью. Можно быть великим поэтом, музыкантом, художником, но при этом умереть голодной смертью. Софи! Прекрасная щебетунья! Не все так красиво складывается в нашей жизни, как мы хотели бы. Правда, Гийом? Прочти, пожалуйста, еще раз это стихотворение.