— Принесите бокалы для девушек, пожалуйста.
Официант кивнул и удалился. За соседним столиком опять начались поэтические чтения.
— А вот, господа, — встав, произнес уже известный Кретьен. — Прекрасные стихи молодого, но подающего большие надежды поэта Гийома Аполлинера.
— Не правда ли, великолепно, господа? — спросил Кретьен, закончив декламировать и дождавшись, пока утихнут аплодисменты, в том числе и аплодисменты мадемуазель Жожо. — Только одно меня смущает. Аполлинер не ставит знаки препинания, словно их не существует, тем самым предоставляя читателю самому на свое усмотрение делать запятые в нужных местах.
— Быть может, — вмешался Бертран. — Этот Гийом Аполлинер настолько не образован, что просто на просто не знает о существовании знаков препинания. Он ведь, если я не ошибаюсь, приехал из дикой России? Однако, надо признать, сами стихи очень неплохи.
Гарсон принес бокалы и Перуджио принялся разливать вино. Но в тот момент, когда он поднес горлышко бутылки к бокалу мадемуазель Ники, та накрыла его рукой.
— Простите, месье Винченцо, — произнесла она. — Но я не люблю красное вино. Я предпочитаю шампанское. Нет–нет! Не утруждайте себя. Я, пожалуй, пересяду за соседний столик. Там, кажется, собрались большие ценители поэзии.
— О, Ники! — воскликнула Жожо. — Дорогая, ты прочитала мои мысли. Ноэль, если ты не возражаешь, я присоединюсь к Ники, а вас оставлю наедине с месье Винченцо. Ты не против?
— Нет, — усмехнулась мадемуазель Брюне, открывая пачку сигарет «Житан» и извлекая из недр ридикюля длинный мундштук из черного дерева. — Я не против. Думаю, что Винченцо, не смотря на свою нынешнюю грусть, сумеет меня развлечь.
Жожо и Ники поднялись с мест и очень быстро присоединились к соседней компании. Винченцо даже глазом не успел моргнуть, а они уже пили шампанское, любезно налитое для них молодыми людьми, и весело щебетали с новыми знакомыми.
Перуджио взял из рук Ноэль зажигалку, и, чиркнув пару раз, поднес огонек к сигарете.
— Мои подруги столь же неугомонны, как и Риккардо, — улыбнулась Ноэль, выпустив облачко дыма и поднимая свой бокал. — Так чем же вы удручены, Винченцо? Не обманывайте меня. Я все вижу по вашему лицу. Расскажите мне. Вам обязательно станет легче.
Перуджио вздохнул и после небольших колебаний все же пересказал Ноэль слова метра Русселя.
Уже под утро, освободившись, наконец–то, из объятий друг друга, они долго лежали, молча. Когда дыхание успокоилось, Ноэль повернулась к Винченцо, и произнесла:
— На мой неискушенный взгляд твой учитель во многом прав. Я, пожалуй, добавлю от себя, что не нужно пытаться стать в один ряд с Великими мастерами, или превзойти их. Может, было бы проще, не соревноваться с Леонардо да Винчи, а стать им? Я пока еще сама не знаю как, но, думаю, ты сам найдешь способ. Но это будет потом. А сейчас поцелуй меня еще. Мне нравится, как ты это делаешь.
Пасмурным утром третьего января, как и было назначено, Винченцо подошел к зданию Малой художественной школы и остановился, будто окостенел, увидев у главного входа черный экипаж–катафалк. Возница в черном френче и помятом цилиндре торжественно и скорбно восседал на козлах. Рядом с катафалком неуверенно топтались люди, переминаясь с ноги на ногу. Через некоторое время из распахнувшихся двойных дверей под ропот и вздохи толпы четверо мужчин в таких же, как у возницы одеждах, вынесли закрытый гроб, и, водрузив на постамент в повозке, уселись по обе стороны от покойника. Конная пара вздрогнула, и, смиренно понурив головы, потащилась на юг по улице Бонапарта, в направлении кладбища Сен–Жермен.