— Как же! — хохотал громче всех Антонио, самый старший из братьев. — «Подрался» не то слово. Он ударил Стефано, потом встал и снова его ударил. И так до тех пор, пока из ворот своего дома не вышел старик Рицци. Вот от него Стефано действительно получил.
— Не правда! — возмутился Винченцо, потирая окрестности синяка. — Я его действительно ударил. К тому же тебя там не было.
— Мне Марко рассказал. Он все видел собственными глазами.
— Что он видел, этот Марко? — вскричал Винченцо, сжав кулаки от негодования. — Его там не было!
— А вот и был, недоумок ты этакий! — встрял Марко, скаля зубы.
— О, Мадонна! — заголосила матушка. — Марко! Не смей так называть своего брата. О, небеса! Сильвано! Скажи же ему, не молчи.
— Что ему сказать? — переспросил отец, сжимая и разжимая натруженные ладони.
— Скажи, что так нельзя разговаривать со своим братом, — не унималась жена.
— Клаудия! Марко и так это только что от тебя услышал.
— Может быть, и услышал, но только для детей важно, чтобы они иногда получали взбучку именно от отца. Так ты скажешь или нет? О, Святая Мадонна! Неужели мне придется все время заставлять тебя разговаривать с ними?!
Видя, что Клаудия разошлась не на шутку, Сильвано вздохнул и нахмурил брови для пущей острастки. На самом деле, ему совершенно не хотелось не то что ругаться, а даже просто разговаривать — ему приходилось трудиться за десятерых и сил на разговоры в конце дня просто не хватало. А за десятерых ему приходилось работать, потому что помимо их семьи ему еще приходилось кормить двух тетушек Клаудии, которые являлись приживалками в доме Перуджио, а по совместительству старыми девами, кивающими седыми головами на каждое слово жены. «Святые угодники! — возмущался про себя частенько Сильвано. — Когда же вы, наконец, приберете к своим рукам этих двух ведьм!» Но вслух он этого никогда не говорил. Еще бы! Клаудия его за это съест со всеми потрохами.
— Марко, — погрозил он пальцем среднему сыну. — Не смей так называть брата.
— Ха! — воскликнул Марко. — Какой же он мне брат, если не может дать сдачи этому хлюпику Рицци? Мама сама его подкидышем называет.
— Марко! — рявкнул Сильвано. — Винченцо твой брат. Такой же, как и Антонио и Федерико. И не смей такое говорить про него. Иначе я применю крайние меры.
Отец шумно выдохнул и натянул на свое лицо самую грозную из своих гримас.
— Он твой брат. Мама шутит, будто он подкидыш. Просто Винченцо романтик. Он вечно витает в облаках. То, что он не умеет драться, дожив до шестнадцати лет — это целиком твоя вина и Антонио. И в следующий раз вы со старшим братом, вместо того, чтобы высмеивать его, лучше заступитесь. Раз, другой — и вся округа поймет, что братья Перуджио — это неодолимая сила. И перестанут донимать не только его, но и других. Покажите же всем, что вы семья. Ты понял меня?
— Понял, — буркнул Марко.
— Не слышу! — грозно возвысил голос отец.
— Понял, — отчеканил средний сын.
— А теперь ты, Антонио, скажи — ты понял меня?
— Да, отец, — ответил нахмурившийся, бросающий устрашающие взгляды на Винченцо, старший сын, и почесал отросшую куцую бородку, которой очень гордился, считая, что она придает ему вес в общении с мужчинами деревни.
— Вот и хорошо. Думаю, что мы больше не вернемся к этому разговору, — вздохнул с облегчением Сильвано. На сегодня он свою воспитательную миссию закончил. Или нет? Он покосился на Винченцо. «За что мне это?!» — пронеслось в голове. — А ты Винченцо? Расскажи — из–за чего произошел спор между тобой и Стефано?
— Ну…, — замямлил Винченцо. — Я нарисовал портрет Франчески, а он украл его и подрисовал усы, а потом бегал по деревне, всем показывал и дразнился. Тили–тили–тесто, жених и невеста.
— Это какой еще Франчески? — удивился отец. — Франчески Тоцци дочери лавочника Донато?
— Да, папочка, — вмешалась старшая дочь Сильвия и добавила заговорщическим шепотком. — У них любовь. Тайная. Об этом не знает никто, кроме всех присутствующих, а еще Фабио, а еще Серджо, а еще Леона, а еще…
— Ну, хватит, Сильвия! — нахмурился Сильвано. — Я понял, что об этом знают все, кроме меня и, конечно, Донато — отца Франчески.
— Ага! — съязвила дочь. — Думаю, что будет много шума, когда до лавочника Тоцци дойдет это известие. Скажи, Винченцо, ты с нею уже целовался?
— О, Мадонна! — снова вскинулась матушка. — Прекрати же, на конец! Это страшно слушать. Франческе всего шесть лет. Винченцо, я надеюсь, что ты не делал этого. Правда, ведь? Не молчи. Ты целовался с Франческой?
— Нет, мама! — вскричал Винченцо. — Ей же шесть лет. Просто она очень хорошая девочка и очень красивая. Ее легко рисовать. Вот и все.