— И почему же?
— Подожди. — Хозяин поднялся и вышел из комнаты. Через несколько минут вернувшись с маленькой книгой и пролистнув несколько страниц, он остановился на одной из них с загнутым углом. — Вот что сам автор пишет: «Никогда ещё человечеству не давались такие потрясающие доказательства — или, по крайней мере, намёки на то, что есть иной мир, что жизнь не кончается и даже обладает более ясным сознанием и жизнью после смерти». И это пишет церковь! А вот ещё: «Более того, этот «потусторонний мир», похоже, сам раскрывается человечеству, которое стремится испытать его… он всё чаще проникает, прорывается в наш мир… «Оккультный взрыв» последних лет был вызван возрастанием паранормальных опытов всякого рода и, в свою очередь, способствовал их распространению», — Сергей перелистнул страницу. — А вот и оценка, послушай: «На одном краю спектра этих опытов находятся «посмертные» опыты…» — то есть, чтоб ты понял, при клинической смерти и в случаях, подобных Лорно, «в которых для контакта с потусторонним миром требуется незначительное волевое усилие или же вообще его не требуется. На другом же краю этого спектра находятся современное колдовство и сатанизм, где уже имеет место сознательная попытка общения и даже служения силам потустороннего мира». Так-то. — Он захлопнул книгу.
— Слушай, я смотрю, у тебя всё подчеркнуто. Изучал?
— А то!
— Да, серьёзная тема. Есть чего опасаться.
— Прямо указано!
— Но ведь с тобою всё-таки случилось. И без всякого желания.
— Мне всё уже кажется сном, — Сергей глубоко вздохнул и отложил книгу.
— Ну а без дьявольщины, просто из любопытства, почему всё-таки нельзя? — не унимался Новосёлов.
Хозяин разочарованно пожал плечами.
— Так не объяснить. Нужно прочесть, и не только это. — Он неожиданно поднялся. — Ладно, а не выпить ли нам по маленькой?
Воодушевление, с которым прозвучали слова, добавило настроения обоим.
— Не возражаю! — гость принял правила игры. — Слушай, а что было потом?
— А потом, потом я поплыл на теплоходе в круиз.
К удовольствию друзей, по откосу подоконника мерно барабанил весенний затяжной дождь.
Бридж по понедельникам
Они целовались на глазах тысяч восторженных обожателей. Они радостно принимали у себя репортёров и раздавали интервью. Казалось, всё было выверено в их жизни. Даже жёлтая пресса не смела трогать самую счастливую пару на свете. Сколько молодых сердец, рыдая после встреч с ними, мечтали о такой судьбе. Успех и счастье — всё было у них, и они не скрывали этого.
А потом, вечерами, он её бил. Бил остервенело, с исступлением. Бил жестоко в своей расчётливости — чтобы не задеть лицо. Оно приносило деньги. Это тоже было выверено в их жизни.
«…Розовый фламинго, та-та-та-та-та-та, розовый фламинго, та-та-та-та-та-та», — грохот музыки из овального зала второй палубы доносил восторг ретродискотеки. Сергей с усилием открыл дверь, вдавленную сильным сквозняком, и оказался прямо перед барной стойкой. Не без труда, перекрикивая шум подпевающей толпы, ему удалось привлечь внимание — бармен согласно кивнул, и через пару минут он с бутылкой вина и тарелкой сыра, уворачивался от подвыпивших пассажиров, пробираясь вглубь, ища свободный столик. Таковых не было. Неожиданно взгляд его остановился на одном. За столиком сидела пара. Мужчина лет сорока, улыбаясь, говорил что-то спутнице. Та отвечала такой же улыбкой. На красивой голубоватой скатерти стояли лишь два недопитых бокала. Это обстоятельство и некоторая, как ему показалось, благожелательность сидящих сыграли решающую роль. Он подошёл и слегка наклонился, чтоб спросить разрешения присесть. Его вид с занятыми руками, да и сама обстановка не требовали дальнейших пояснений. Мужчина с пониманием улыбнулся, и, глянув на спутницу, согласно кивнул. Сергей присел.
Музыка наконец стихла. Гость посчитал себя обязанным извиниться за нарушенное уединение пары и тут же выяснил, что те из Борнмута — небольшого курортного городка, что на юге Англии, на берегу Ла-Манша. Он побывал там много лет назад, изучая язык, правда, толку было мало. Зато галерея какого-то местного художника, жившего лет триста назад, привела его в восторг. Тогда Сергей поймал себя на мысли, что тот, в отличие от «великих» и признанных, изображал на полотнах не выдуманную, а реальную жизнь, не задумываясь особенно над её смыслом. С интересом разглядывая детали одежды, предметы быта, он отметил, что жили тогда гораздо чище и одевались аккуратнее, чем представлялось ему ранее. Импонировала и манера исполнения — без нарочито гротескного навязывания болезненных и отчаянных сторон жизни простолюдинов, что контрастировало с работами русских передвижников на те же темы.