Домой возвращался Иван Иванович расстроенным. Был бы Гольдройз на месте - зашел к нему, поплакался бы ему, хоть и еврей паршивый, но все же свой человек, всегда поймет и в трудную минуту поддержит. Так нет Гольдройза, отправился в Житомир, а оттуда, говорят, в Киев - всего ему мало, все не хватает, акционерное общество хочет создать, а для чего?
Правда, Иван Иванович лукавил, ставя такое риторический вопрос. Как для чего? Для себя, для Фроси, для будущих внуков, для возвеличивания самого себя и рода. Ибо все же верил, что проклятые красные не вечны, и снова взойдет над горизонтом его солнце, начнется, нет, не начнется, а вернется старая жизнь, где каждый будет знать свое место.
Об этом и думал, возвращаясь домой, и ничего не мог поступить с собой - тоска лежала на сердце, почувствовал, что в последние годы сказались, болит печень и сердце отяжелело: лихое время, лихие люди вокруг, злые мысли - и ты единственный должен противиться этому...
Но увидел Фросю, и отлегло от сердца. Услышал запах борща, и вовсе стало хорошо, как они еще в Почуйках, еще жива Евдокия, а Фрося совсем маленькая, и Евдокия наливает ему борща, придвигает полную тарелку пончиков, а он сидит в комнате, сбросив сапоги, в самых шерстяных толстых носках, свободно протянув ноги. И все в него хорошо, потому что земли вокруг Почуек - его, и мельница - его собственная, и все люди, даже в Насташке, ему кланяются и благодарят за ласку.
Боже, какие благословенные времена были...
Но, а теперь - ничего себе, только этот проныра Шмель подвел...
Однако, подумал, дело это поправимое и надо будет в ближайшее время привести этого красного командира в засаду обдумать с Длугопольским или Грунтенко - солидные люди, умные и сообразительные, не то, что тот непутевый Шмель, они вместе учтут все до мелочей, а этот красный полковник попадет под пулеметную очередь... Погибнет смертью храбрых, хоронить его будут с военным оркестром, а над могилой дадут залп из винтовок.
Иван Иванович зримо представил, как красноармейцы наводят дула винтовок, услышал громкий залп и успокоился. Есть бог на свете, и он снизойдет на его молитвы.
- Вкусный борщ, дочка, - сказал и бросил нежный взгляд на Фросю.
- Тебе мой борщ всегда нравится.
Иван Иванович хотел сказать, что ему подходит все, приготовленные дочкиными руками, и почему-то посчитал: все же сегодня он провинился перед ней, правда, не совсем виноват, а если уж разобраться, то и вовсе не виноват, и все же какой-то камень лежал на сердце, и он промолчал.
- А Сергея сегодня хотели убить, - вдруг сказала Фрося.
Иван Иванович положил ложку и спросил, подняв на дочь взгляд:
- Убить ?..
- Какой-то бандит пытался застрелить его.
- Он красный командир и ежедневно рискует.
- В бою, - сказала Фрося, - а просто на улице, тут поблизости, и Сергей чудом спасся.
"Не чудом, - хотелось ответить Ивану Ивановичу, - просто у Шмеля оказалась кишка тонка, а твой Сергей - баловень судьбы... "
- Если уже начали стрелять на улицах города... - неопределенно протянул Иван Иванович.
- Что имеешь в виду?
Еще совсем недавно Иван Иванович объяснил бы дочери: это очень хорошо и свидетельствует о народном сопротивление совдепии, но сегодня с Фросей надо было говорить уже совсем другим языком, поэтому Иван Иванович промолчал. Однако Фрося поняла его по - своему, тень мелькнула по ее лицу, она пристально уставилась в отца и спросила:
- Что хочешь сказать?
А сама подумала: "Нет, этого не может быть, и мои догадки несправедливы. Не может мой отец так поступить! "
- Хочу сказать, дочка, что поберечься тебе надо.
- Мне - что? А на Сергея у бандитов руки чешутся.
- Уже говоришь: бандиты... А то люди, дочь, такие, как Боровой или пол Насташки...
- Сейчас еще Николая вспомнишь.
- А почему бы и не вспомнить? И Якубовича, мужа своего, обозвала бандитом!
- А он, отец, бандитом и был. Детей в Григорьевском пруду кто топил? Совсем маленькую девочку?
- Потребность, значит, возникла, дочка.
Фрося выпрямилась.
- Если у человека может возникнуть такая необходимость, - ответила, - то он уже человек не называется. Даже зверь убивает только потому, что голоден, а своих никогда не тронет.- Оставим этот разговор, дочь, потому что он мне неприятен.
- А мне, думаешь, приятнен?
Иван Иванович отодвинул пустую миску.
- Все?- Спросил, чтобы перевести разговор на другое.
- Котлеты еще...
- Давай, котлеты у тебя вкусные, вкуснее ресторанных. Гольдройз говорил: пусть моего повара научит.