- Даром не научить, - улыбнулась Фрося.
- И правильно, - оживился Иван Иванович, - пусть Гольдройз плату не учение, рожа алчная.
- Компаньон же ваш...
- Компания одна, а деньги врозь, - пояснил Иван Иванович и вроде невзначай спросил: - А твой где?
- Говорила уже: на бандитов отправился.
- Это уже слышал, а куда именно?
Подозрение ужалила Фрося:
- Зачем вам.
- Просто так, интересно. Завтра должны за бычками ехать, не дай бог на войну нагрянуть...
Фрося села напротив отца, спросила, не спуская с него внимательного взгляда:
- И чего это вы, папа, так меня не любите?
- Я!.. Тебя?.. - Удивился искренне.
- А Сергея?.. Потому что не любить Сергея - значит, не любишь и меня.
"Ты мне, дочь, сказок не сказывай", - хотел отвертеться Иван Иванович, но сказал:
- Откуда взяла?
- Из всего: как смотрите, что вы говорите... Кажется, даже знаю, что думаете...
- И что же думаю?
- Вот, отец, вы сами и расскажете...
"Сказала - отец, а не папа. Впервые так... " - отметил про себя Иван Иванович, ответил:
- А я думаю, дочка, что ты должна быть счастливой.
- Без Сергея?
- Чего так думаешь?
- Но так хочется! Ибо вся ваша жизнь такая - наоборот.
- Жизнь, конечно, такая, - согласился Иван Иванович, - но, пока живем, его всегда можно вернуть. Куда хочешь...
- Я бы хотела, тату, чтобы вы по одной дорожке с нами шли.
- Не слишком узкая и тропа?
- Люди с нами идут - дорогой станет. Широкой.
- Люди всегда протопчут, - уклончиво согласился Иван Иванович. - На то они и люди. А я вот о чем хотел тебя спросить: учиться ты действительно собираешься?
- Это, папа, не от меня зависит.
- А нельзя так, чтобы Сергей уехал, а ты осталась?
- Без Сережи не останусь! - Отрезала Фрося.
- Я к тому, что в крупных городах теперь трудно: голодно, и по углам придется страдать.
- А нам с Сергеем везде хорошо, - сказала беззаботно Фрося, - чтобы вместе.
Иван Иванович потихоньку вздохнул: любовь всегда ослепляет, и может, жаль, что ему не пришлось такого пережить. Отец женил на Евдокии, так как за ее давали аж пять десятин хорошего чернозема. И он не жалеет: Евдокия оказалась незлой и работящей, родила ему Фросю, жизнь в них вроде складывалась, построили дом в Почуйках, прикупили земли, затем - паровую мельницу, и ездил он уже в рессорной бричке. Ну, а любовь? О любви не было времени подумать: все время рабочие, мельница, чем землю засеять, как заплатить меньше... Круговерть...
А может, подумал вдруг, и мельница, и десятины не стоят хорошей девушки, от которой кружится голова?
Однако он видел много девушек, но почему-то от одной не закружилась голова. Наконец, любовь можно купить, вон у их с Гольдройзом "Фиалки" сколько таких красивых кружит, даже красивее Фроси...
Вдруг Ивану Ивановичу стало стыдно за то, что сравнил этих ресторанных шлюх с любимой дочкой. За что бьется весь остаток жизни? Зачем выбросил сегодня десять золотых червонцев? Кому приобрел золото, которое до сих пор без дела лежит на дне сундука? Всю жизнь ей, Фроси, а благодарность? Нет благодарности и не будет, никогда не будет, если он сам не позаботится об этом.
И еще подумал Иван Иванович: все в жизни устроено так, что когда одному хорошо, другому плохо. Он где-то слышал или читал, что существует такая весьма мудрая наука философия - даже она утверждает это, говорят о какой-то борьбе противоположностей... И что за эту философию выступают большевики. Так почему же и ему не воспользоваться их наукой? Сейчас комполка Сергею Варивода хорошо, а ему, Ивану Ивановичу Тимченко, соответственно плохо, а следует сделать наоборот, то есть рано еще вешать носа, сударь, игра только началась. Первый шаг оказался неудачным, посмотрим, как будет дальше.
28
Вокруг села выставили усиленную охрану, и еще два верховых пикета контролировали подходы к нему. В Троще собралось большое совещание: к атаману Длугопольского приехали сам командующий Повстанческой Волынской армией Афанасий Григорьевич Петрик, его ближайший помощник и начальник штаба Лукаш - Костюшко и старшина по особым поручениям Филипп Михневич. Для встречи высоких гостей атаман Длугопольский построил на церковной площади караул, трижды дружно рявкнули " слава" и отсалютовали залпом из винтовок, а затем в церкви местный священник отслужил торжественный молебен.
Панас Петрик стоял впереди всех перед алтарем - в офицерском френче, перекрещенных ремнями, высокий, стройный, белокурый красавец с большими глазами, тонким носом густыми, аккуратно подстриженными усами. Широко крестился, и глаза у него светились настоящей верой. Торжественная встреча, винтовочный залп, мерцающий свет свечей, запах ладана, пение диакона - все это вселяло в него уверенность и веру в то, что их дело правое, что наконец оно начинает набирать масштабности не на словах, как чувствовал до сих пор, а на деле, и сегодня сделан решающий шаг к победе.