Но подумал также, что это в нем подали голос крестьянские гены, а настоящему мужчине негоже таять от луговых запахов. Его предки не только косили сено, точили косы, а ковали и мечи, рубили ними половцев и монголов, и никто не знает, что лучше: дремать под грушей или почувствовать азарт настоящей сечи с врагом... И еще подумал отец Леонтий: если рядовые бойцы, только машут саблями, или вот такие забитые косари, как Степан Рячко, который сейчас косит траву во благо отца и сына и святого духа, а точнее, для него, отца Леонтия, а есть и полководцы, родившиеся для того, чтобы управлять боем, указывать, кому и где косить или как и от кого защищаться. Это они одним взмахом руки заставляют двигаться тысячи и тысячи людей, как опытный чабан одним возгласом останавливает или направляет целую отару.
И таким, к высшим духам, принадлежит и он, пока скромный приходской священник отец Леонтий. Только от него самого зависит, лежать ему под раскидистой грушей, поднимать людей.
Отец Леонтий потянулся, отгоняя дремоту. Знал путь уже выбран и он просто кокетничает сам с собой. По крайней мере, на ближайшее время цель вполне понятна и задачи определены: приложить все усилия, чтобы расшатать и свергнуть совдепы. Ведь именно от них большое зло. Большевики отделили церковь от государства, активно агитируют людей не верить в бога, выбивают почву из-под ног у него, священника и наставника верующих, а этого простить нельзя: война, и война беспощадная!..
Отец Леонтий отогнал овода, который пытался нарушить его покой, вытащил часы швейцарской фирмы, приобретенные в благословенные времена, когда в России правил фактически священный синод. Щелкнул крышкой, посмотрел на стрелки и сразу забеспокоился: как быстро прошло время, уже полвосьмого, и через полчаса у него назначена встреча. Нетерпеливо потянулся за подрясник, закричал:
- Степан, запрягай! Скорее, говорю, Степан!
Он надел засаленный в воротнике подрясник, натянул соломенную шляпу и поправил на груди массивное серебряное распятие. Степан уже запряг и вопросительно смотрел на священника.
- Сам... - коротко распорядился отец Леонтий и залез в плетеную из лозы двуколку. Сел, поправил подрясник и приказал: - А ты докашивай.
Даже не взглянул на Степана, настолько был уверен, что его распоряжение будет выполнено, отпустил вожжи, и мерин с места взял рысью.
Отец Леонтий пересек вброд мелкую речушку с пологими песчаными берегами, прошел темные ольховые заросли и выехал на разукрашенный луг, на краю которого начиналась жидкая дубовая роща. Деревья здесь стояли не кучно, только где - где кроны сплетались, и все же солнечные лучи пробивались через них, роща казалась прозрачной, веселой и, довершая ее праздничность, на каком-то из дубов заливалась иволга - ее серебряные переливы, казалось, цеплялись за мощные деревья, образуя между ними невидимые гирлянды. Но отец Леонтий не обращал внимания ни на игру солнечных лучей в дубовых кронах, ни на серебряные рулады иволги: подогнал мерина и едва по заметной лесной дороге выехал в поросший орешником буерак, который, постепенно углубляясь, вел к настоящему лиственному лесу. Здесь отец Леонтий остановил мерина, привязал его к дубку и снова вытащил часы. Недовольно поморщился: было уже семь минут девятого, встреча задерживалась, а этого отец Леонтий не любил - был человеком пунктуальным и раздражался, когда опаздывали.
Однако сегодня ему не пришлось долго ждать: не успел отец Леонтий разложить под дубом коврик, как из чащи донесся лошадиный храп, и на поляну выехали два всадника. Впереди старший, в фуражке с лакированным козырьком, не новом, но еще приличном шевиотовым пиджаке и темной сатиновой рубашке. Второй, младший, был одет значительно беднее: хлопковый смятый пиджак, такая же кепка и рубашка с потертым воротником. Он первый спрыгнул с коня, почтительно помог слезть старшему, привязал лошадей неподалеку от двуколки, и только потом снял кепку и вежливо поклонился отцу Леонтию.
- Прапорщик Вовк! - Представился.
Священник поднял руку и благословил прапорщика, Вовк поцеловал руку, отец Леонтий хотел благословить и старика, но тот дружески похлопал его по плечу, давая понять, что эта процедура не для него, и сказал приглушенно, как здесь их мог кто-то подслушать:
- Вот, отче, и человек, о котором мы говорили. Наш человек, храбрый и преданный.