— Конечно, господин, — нотарий ощутил на себе тяжелый взгляд варвара и проглотил комок в горле.
— Я провожу уважаемого нотария, хозяин? — Коста заботливо взял чиновника под локоток. — Тут очень жарко, почтенный сомлел малость. Я его на воздух выведу.
Они вышли на улицу, и нотарий вытер пот со лба. Ему стало не по себе, когда он понял, что обмануть этого человека у него просто не хватит духу. А ведь он так и хотел сделать…
— Чего мнешься? — спросил его Коста, протягивая ладонь. — Гони мою долю, как договаривались. Пять кератиев, почтенный! Пять, а не четыре! Я не слепой и умею считать.
Коста был на седьмом небе от счастья. Он и деньжат по легкому срубил, и свою клятву Деве Марии не нарушил. Ведь он хозяйские деньги не брал, это императорского слуги деньги были. А на счет того, чтобы совсем деньги не зарабатывать, Коста никаких обещаний не давал. Его совесть была чиста.
Глава 4
Октябрь 629 года. Запад Словении. Граница с Баварскими землями.
Староста Любим поднимался по лестнице в каменную башню, что сложили всем миром прямо на границе княжества. Он лез кое-как, цепляясь больше одной правой рукой. Левая, после похода в землю ляхов, гнулась худо. Наконечник копья ударил в плечо, где, видать, пересек какую-то нужную жилу. Кровь, что ударила тогда фонтаном, кое-как прижгли, а вот рука с тех пор щит не держала. Потому и получил Любим отставку, хотя сам боярин Стоян обещал вскорости отдать ему под начало сотню. Так вот перечеркнуло всю жизнь то проклятое копье, и подарило жизнь новую. Из нескольких предложений, что сделали ему в Приказе Большого Дворца, он выбрал именно это. Он решил вернуться на землю, получив в управление дальнюю волость в дулебских землях. Волость та раскинулась на том самом месте, где торговый тракт проходит через Баварский лес и идет из Ратисбоны на стольный Новгород. Пограничные старосты не только посевом полбы и распределением жаток по передовым весям ведали, но и в военное время роту бойцов должны были возглавить числом в полторы сотни обученных держать лук и копье мужиков. Граница — она и есть граница. То людишки лихие шалят, то шайка словен с севера придет, то какой-нибудь скорбный головой баварский граф ударится в разбой, считая себя непобедимым только потому, что на него и не нападает никто. Народ на границе жил ушлый, с малолетства с коротким луком и парой дротиков в руках. Не чета землям за столицей, где родовичи уже и позабыли, как варнак на колу выглядит. Там Тайный Приказ землю носом роет, а всю подозрительную шваль давным-давно послали камень рубить.
Башня вышла на славу! Три яруса внутри, где будут лежать припасы и устроятся люди. Наверху — большая жаровня, запас дров и бочонки смолы, что запылают ярким факелом, коптя почем зря. По этому сигналу родовичи должны будут в лес уходить, на дальние заимки, оставив бригады лесорубов, которые завалят торную дорогу упавшими стволами. Любим ходил по кровле, размышляя. Башня хороша, слов нет, но не то. Не то!
— Чего задумался, староста Любим? — услышал он знакомый голос.
— Княже! — Любим наклонил голову и ударил себя кулаком в грудь. — Староста Любим, десятник третьей сотни первой тагмы. Отставлен по ранению.
— Слышал о тебе Любим, — серьезно сказал князь. — Боярин Лют хвалит тебя, и жупан Моимир тоже. Как тебе башня?
— Все хорошо, княже, да только не додумано кое-что, — поморщился Любим. — Один хороший лучник весь гарнизон перебьет. Нужно зубья делать, а еще лучше кусок стены вперед вынести, чтобы вниз можно было бить.
— Машикули! — ахнул князь, но его никто не понял. Тут такого слова и не знал никто. — Как же я мог такое забыть! Мастера ко мне!
Запыхавшийся каменщик поднялся тут же и сдернул с головы войлочный колпак.
— Сделаешь, как он скажет! — показал князь на Любима. — Надо надстройку соорудить, чтобы верх у башни вперед нависал, а бойницы строго вниз смотрели. Тогда можно будет и из лука бить, и кипяток врагу лить на головы.
— Слушаюсь, ваша светлость, — поклонился каменщик. — До холодов сделаем. Только из-за этого каждую башню месяца на полтора-два строить дольше придется. Людей бы добавить.
— Добавим, — кивнул князь, а боярин Лют, которому тоже пришлось залезть сюда по приставной лестнице, хмуро кивнул. Не с его пузом такие упражнения выделывать. — И в Новгороде верх тоже так построим. Нам это сотни жизней сбережет. Боярин! Старосте Любиму медную гривну за усердие выдать и премию в тридцать рублей. Нет! Тридцать мало будет. Пятьдесят!
— Ох! — раскрыл рот Любим. Он в войске гривну выслужить не сумел, а уж денег таких сроду в руках не держал.