— Я могу превратить свинец в золото! — гордо поднял голову грек. — Я сделаю вас самым богатым человеком в Ойкумене.
— Почему не начал с себя? — едва сдерживая смех, спросил князь.
— Мне нужны ингредиенты, а они очень дороги, — опустил тот плечи. — Перегонные кубы, реторты, старинные книги… Все это стоит больших денег.
— А у тебя их нет, — закончил князь его мысль. День был тяжелым, но этот чудак сумел развеселить его.
— Нет, — с сожалением вздохнул тот. — Я услышал от купцов, что дукс[5] склавинов принимает на службу ученых людей, поэтому продал все, что имел, сел на корабль и приплыл в Константинополь. А уже оттуда пришел с купеческим обозом. Я даже и не думал, что это так далеко…
— Когда ты ел в последний раз? — уловил князь едва заметный намек.
— Два дня назад, — понурил голову тот. — Я потратил все, что имел, ваша светлость.
— Отчаянный ты парень, — удивился Самослав. — Батильда! — крикнул он, а когда служанка вошла, коротко склонив голову, скомандовал. — Накормить, напоить, сводить в баню и дать новую одежду. Определите его на постой при церкви, к отцу Григорию. А завтра в полдень пригласи-ка владыку ко мне на обед.
— Слушаюсь, ваша светлость! — присела Батильда, а алхимик Геннадий не верил своему счастью. Его сейчас накормят!
— На чем сегодня? — потер руки князь.
Епископ Григорий торжественно поставил на стол мутноватую бутыль из местного стекла, производство которого тут уже было поставлено на поток. Внутри плескалось что-то темно-коричневое и, судя, по приподнятому настроению владыки, у того был повод для гордости.
— Три года выдержки! Три года, княже! — сказал он с таким видом, словно все три года просидел у бочки с этим самым напитком.
— Бренди получился? — понюхал князь ароматную жидкость в серебряной чарке. — Ну-ка, расскажи!
— Двойная перегонка вина и три года в бочонке из лимузенского дуба! Все как ты сказал, — доложил владыка Григорий. — Весьма достойный вкус, ваша светлость!
— Жестковат, — покатал на языке получившийся бренди князь. — Не люблю молодые спирты. Пусть еще пару лет постоит. Ты, надеюсь, не один бочонок заложил?
— Обижаешь, княже! — Григорий и, впрямь, обиделся. — Я же помню, ты велел не меньше восьми лет держать. Два десятка бочонков поставили. — Он вздохнул. — Только тяжело так долго ждать! Можно помереть и не попробовать. Твое здоровье!
Служанки бесшумными тенями подавали епископу еду, унося пустые тарелки. Князю, как и всегда, еду подавала только жена, не подпуская к мужу никого. Владыка уже ничем не напоминал того порывистого худощавого паренька, каким приехал в словенские земли. Он раздобрел, отрастил бороду и приобрел важность в своих движениях и словах, отчего непререкаемый авторитет имел не только у христиан, но и у язычников. Кроме княгини Людмилы, пожалуй. Та его терпеть не могла, и чем дальше, тем больше. Множество людей владыка от старых богов отвратил, угощая их своим пойлом и влезая по пьяной лавочке в душу. Половина бояр крестилась уже, и даже несколько сотников из легиона забегали иногда в церковь, считая, что покровительство еще одного бога не помешает.
— Как этот грек? — спросил князь, откинувшись в кресле после еды.
— Хорош! — кивнул епископ. — Труды Аполлодора и Гермеса Трисмегиста чуть ли не наизусть знает. Тайну тетрасоматы постиг!
— Дерьмо это все собачье! — махнул рукой князь. — Никто никакое золото из свинца не сделает, и философский камень не найдет.
— Точно знаешь? — владыка не донес до места назначения вилку и так и застыл с открытым ртом. Князь сумел объяснить ему природу кишечных инфекций, и столовые приборы начали свое победное шествие по стране. А в богатых домах брать еду руками и вовсе теперь считалось признаком полнейшего бескультурья.
— Точно, — кивнул князь. — Чушь полная и пустая трата времени.
— Знаешь, княже, — владыка Григорий аккуратно положил вилку на стол. — Я иногда думаю, что ты сумасшедший. А погляжу вокруг, и понимаю, что сумасшествием тут и близко не пахнет. И когда ты труды Гиппократа и Цельса править повелел, я и тогда сомневался. Думал, гордыня тебя обуяла, наваждение дьявольское. А потом…
— Что потом? — подался вперед Самослав.
— Велел живую свинью разрезать, — понурил голову епископ. Ему было стыдно. — Ты еще про кровеносную систему рассказывал, помнишь? Там было все, как ты сказал. Получается, ты больший мудрец, чем великие философы? В их трудах про большой и малый круг кровообращения ни слова нет. Я специально перечитал.