— Буди ее! — услышала она решительный голос Уроша.
— Эй, ты! — толкнули ее в плечо. — Хорош придуриваться. Открывай глаза, сука, или ножиком тебя поковыряю. Мигом у меня проснешься.
Милица послушно открыла глаза, и снова закрыла со стоном. Свет принес новую боль, и в голове словно взорвался огненный шар. Ее замутило.
— Эй! Эй! — услышала она испуганный голос. — Не блевать тут! Вонища будет! Да пусть она снова глаза закроет, Урош. Ей же камнем по голове прилетело, забыл? Ты сам целое ведро наблевал, когда с лошади свалился. Эй ты! А ну, закрой глаза!
— Ладно, пусть лежит так, — смилостивился Урош. — Ромеи скоро приедут. Никуда она не денется. Собаки порвут. Ох, и знатных кобелей в Солеграде разводят. Золото, а не кобели. Для нашего промысла самое то, что надо!
Три месяца спустя.
Урош оказался прав. Заимка, стоявшая в густом бору, была маленькой крепостью, которую охраняла пара огромных псов, которых спускали на ночь. Несколько сараев, построенных из толстых бревен, были окружены частоколом, ворота в котором закрывались на толстый брус. Зачем было прятаться от всех в лесной чаще, Милица поняла почти сразу, как только услышала детские крики и увидела тощие тельца мальчишек, которые выносили потом братья.
Она поняла все сразу и ушла в избу, где зажала уши и забилась в рыданиях. Нелюди! Проклятые нелюди! Как те, кто искалечил ее Ратко! Пусть Чернобог мучит их души в призрачной Нави! Вот что за промысел у отца этих двух парней, что охраняли заимку.
Она забилась в избу, и почти не выходила оттуда, механически пережевывая скудную пищу, что ей приносили. Иногда открывались ворота, и внутрь загоняли несколько мальчишек лет пяти-шести. А после этого она снова слышала крики…
Ромеи появились дней через десять после того, как она очнулась. Смуглые, бородатые, в длинных смешных платьях, словно бабы. Они долго говорили о чем-то с братьями, размахивая при этом руками, и призывали в свидетели своего бога. Видимо, их бог позволял им торговать украденными в словенских весях мальчишками, которых изувечили навсегда. Ворота скрипнули и закрылись на долгие недели. Видно, купцы появятся теперь не скоро, потому что новых мальчишек больше не приводили.
Милица жила день за днем, видя лишь опостылевший частокол, братьев и собак. Бежать она не думала. Стену в два человеческих роста ей не осилить, да и глаз с нее не спускали. У таинственного отца было несколько сыновей, и они регулярно менялись. А ночью… А ночью стражу несли собаки, которые тихим рыком предупреждали ее, когда она пробовала выйти на порог избы.
А потом приехали другие ромеи, ничуть не похожие на первых. Нескладные, с длинными руками и широкими задницами, с клочьями волос на лице вместо бороды, они были бы смешны, если бы не их глаза. Глаза их светились умом и нескрываемым презрением к окружающим, которое Милица раньше видела лишь в глазах обров, когда они смотрели на нее. Так смотрят на коровью лепешку, или на шелудивого пса, или на словенского раба. Ромеи смотрели так же.
Голоса их оказались чудными, тонкими, словно у мальчишек лет двенадцати, без привычной мужской хрипотцы. Но, несмотря на это, смешными ромеи не казались ничуть. Напротив, Милице стало страшно. В их глазах она видела полнейшее равнодушие и брезгливость, и это вгоняло ее в оторопь. В голове закрутились мысли. Зачем они тут? Они пришли за ней, это она поняла сразу. Но зачем она им? Она же никто, рабыня, грязь под ногами… Не она им нужна, а Само. Он же князь в этих землях. Милица начала молиться Богине. Пусть она поможет ей. Ведь больше ей помочь некому.
Асикрит Евфимий с любопытством разглядывал старую грязную тетку, которая, судя по запаху, в бане не была никогда. Неужели это та самая Милица, которую разведка Империи искала столько лет? Седая, морщинистая дикарка со свежим шрамом на лбу смотрела на них затравленно, словно загнанный в ловушку зверек. С чего бы это? Ведь они не сделали ей ничего плохого.
— Попробуй сладости, женщина, — сказал на словенском языке асикрит Никифор, протягивая ей пряники. — Они на меду! Я люблю мед, а ты?
Старуха схватила пряник и вцепилась в него крепкими желтоватыми зубами. А ведь она не так уж и стара, удивились евнухи. Впрочем, чернь изнашивается рано, изнуренная непосильной работой.
— Как тебя зовут, женщина? — спросил Ефимий.
— Милица, — ответила та, шамкая набитым сладостью ртом.
— Как звали твоего уважаемого мужа, почтенная Милица, и где он сейчас? — участливо спросил асикрит.