– Да ради Бога, я даю… – он вытащил кошелек, -…двадцать всего лишь за честь смотреть на тебя, маленький цветочек. Вот.
Он наклонился и неуклюже сунул кошелек в руки цветочнице.
– А теперь дай-ка мне твой букетик. Жалкие творения природы совсем сконфужены, разве ты не понимаешь? Рядом с тобой они выглядят сорной травой. Неудивительно, что никто их не покупает.
Мисс «Королева Цыган» Гренвилл выпрямилась, пока маленькая цветочница все еще жалась к своей прохудившейся корзине, судорожно прижимая кошелек к животу и таращась на него во все глаза.
– Ступай-ка лучше домой, – посоветовал Вир девушке, – пока кто-нибудь, проходя мимо, не избавил бы тебя от барыша.
С преувеличенной заботой вусмерть пьяного он помог ей подняться и подал костыль. Пока мисс «Полуголая Размалеванная Шлюха» Гренвилл помогала сбитой с толку девушке прятать кошелек в одежду, он добавил:
– Пойди завтра в больницу к мистеру Хэю. Он очень хороший врач. – Потом сообщил цветочнице адрес и выудил визитку из жилетного кармана. – Отдашь это ему, и скажи, что я ручаюсь за тебя.
Мгновением позже, после произнесенных заикающимся голоском благодарностей, цветочница похромала прочь, а Вир смотрел ей вслед, пока она не завернула за юго-восточный угол рынка и не исчезла из виду.
Затем взгляд его сместился к своей добыче – или, вернее, к месту, где он последний раз ее видел, поскольку та уже улизнула.
После нескольких мгновений, когда он обыскивал безумным взглядом рынок, Вир различил пестрый тюрбан, покачивавшийся среди беспорядочных кучек праздно шатающегося народа. Тюрбан держал курс на север.
Он нагнал ее у Рассел-стрит. Преградив ей путь, он извлек пучок сложенных как попало букетиков из-под мышки, куда по рассеянности сунул их, и подал ей.
– «Прекрасное прекрасной», – процитировал он «Гамлета».
Пожав плечами, она взяла помятые цветы.
– «Прощайте», – произнесла она и пошла прочь.
– Вы неправильно поняли, – сказал он, идя следом. – Это только начало.
– Так там было, – пояснила она. – Реплика кончается на слове «Прощайте». Затем королева Гертруда разбрасывает цветы.
В подтверждение своих слов она стала раскидывать цветы вокруг себя.
– Ах, какая актриса, – выразил восхищение Вир. – Я так понимаю, сей цыганский наряд оповещает о новой пьесе.
– В лучшие времена я была актрисой, – не замедляя шага, продолжила она разговор. – Гадалкой в иные худшие. Например, как сейчас.
Снова она позаимствовала чей-то голос. На этот раз он стал выше и тоньше, чем ее собственный, с грубой речью. Не скажи ему Пурвис, что она здесь инкогнито, или будь Вир пьян так, как притворялся, она бы могла его провести.
Он не мог бы точно сказать, то ли его игра обманула драконшу, то ли она и в самом деле поверила, что он слишком пьян, чтобы распознать ее обман, или она просто продолжала представление, пока не отыщет способ улизнуть, не привлекая внимания.
Как будто ее одеяние – или то, что можно было назвать таковым – не вопило «Возьми меня!» каждому представителю мужского племени в окрестности.
– Вы пропустили неопределенное число щеголей, которые готовы были посеребрить вашу ручку, если не позолотить, – заметил он. – Еще вы остановились у дитя-хромоножки, едва ли имевшей медяк даже для собственного благословения. Я чуть по ошибке не принял вас за ангела.
Она кинула на него взгляд из-под ресниц:
– Конечно же, нет. Вы разыграли свою партию столь хорошо, что мне осталась только роль статистки.
Кинь она этот призывный взгляд на любого другого мужчину, быть ей в девять секунд в переулке, притиснутой к стене с задранными выше головы юбками. От этой картины у него застучало в висках.
– Это был самый простой способ избавиться от девчонки, – произнес он беззаботным тоном. – И привлечь ваше внимание ко мне. Видите ли, мое внимание к себе вы уже привлекли. Против воли, – добавил он, влюблено глядя на щедрую грудь. – И теперь мне требуется знать, что сулит мне судьба. Я сильно подозреваю, что моя линия любви делает поворот к лучшему. – Он снял перчатку и помахал ладонью перед ее лицом. – Не будете ли столь любезны взглянуть?
Притворщица отбросила его руку:
– Ежели вам требуется любовь, то просто нужно пошарить по карманам. Коли завалялась какая монета, так могли бы сорвать любой цветок с ночного цветника поблизости.
А в это время какой-нибудь другой распутник сорвет самый ценный куш. Нет, уж, увольте.
Глубоко вздохнув, Вир прижал к груди руку, которую она перед этим отбросила.
– Она коснулась меня, – задушевно начал он, – и я воспарил в небесные сферы. Цыганка, актриса, ангел – не ведаю, кто она, да и как мне стать достойным ее прикосновения, ибо я…
– Тронулся, увы, совсем тронулся умом! – закричала она, шарахаясь от него. – О, люди добрые, выслушайте и пожалейте его!
Ее вопль звучал так искренне, что несколько шлюх и клиентов прервали переговоры и уставились на них.
– «Безумен, как море и гроза, когда они о силе спорят в буйном исступленье», – продекламировала она. (Здесь и далее Лидия цитирует Шекспира. – Прим.пер.)
– Схожу по вам с ума, – резко выкрикнул он. Ближайшая шлюха захихикала. Ничуть не обескураженный он объявил зевакам. – В одинокую тьму моего беспроглядного существования вошла она, сияя всяким цветом, подобно Северной Авроре… (Северная Аврора – северное сияние – Прим.пер.)
– «О силы небесные, исцелите его», – запричитала она.
– И осветила меня огнем! – продолжал он с драматическим ударением. – Узрите меня жаждущим лишь улыбки с этих рубиновых губ. Узрите меня, погибающим в сладком огне вечной преданности…
– «О, что за гордый ум сражен!»
Приставив руку тыльной стороной ко лбу, она обратилась к рою смеющихся проституток.
– Защитите меня, порядочные леди. Боюсь, сей восторженный глупец перейдет к отчаянным действиям.
– Только к тем, что обычно, дорогуша, – произнесла со смехом шлюха постарше. – И это ж Эйнсвуд, ежели не знаешь, так платит он щедро.
– Прекрасная Аврора, сжальтесь надо мной, – упрашивал Вир. Он локтями прокладывал себе путь в толпе мужчин, обступивших кучку женщин. – Не убегай от меня, моя ослепительная звезда, мое солнце, луна и все прочее, моя вселенная.
– Ваша? Когда, с чего и как?
На короткое время тюрбан исчез за частоколом высоких шляп, но когда она возникла из толпы смеющихся мужчин, Вир стрелой ринулся в ее сторону.
– Велением любви, – обратился он к ней. И упал на колени. – Нежная Аврора, узри меня повергнутого ниц перед тобою…
– Не ниц вы вовсе, – укоризненно ответствовала она. – Истинное «ниц» – быть распростертым мордой вниз…
– Брякнуться, стало быть, она имеет в виду, ваша светлость, – выкрикнула какая-то шлюха.
– Мне следует сотворить хоть что-нибудь во имя моей богини, – воскликнул он, перекрывая хриплый хор предложений, поступавших от мужских представителей публики, по части различного рода действий, которые он мог бы совершить при своем теперешнем положении. Он убьет их позже, решил Вир. – Я только жду вашего позволения подняться с сей презренной земли. Только прикажите, и я воспарю душой и присоединюсь к вам в небесных сферах. Позвольте пить амброзию с медовых уст и скитаться по сладкой бесконечности вашего небесного тела. Позвольте умереть в восторге, целуя ваши… ножки.
– «О стыд! Где твой румянец?» – Жестом указывая на него, в то же время окидывая взглядом зрителей, она продолжила: – Плетет небылицы, что, дескать, боготворит, однако же послушайте его. Он смел запачкать мои уши речами о губах, о… о…, – ее передернуло, – поцелуях.
И бросилась прочь, шурша ворохом юбок.
Его захватила игра, но Вир не столь увлекся – или не столь был пьян, как она считала – чтобы позволить ей легко ускользнуть. Почти также быстро, как она сбежала, он вскочил на ноги и ринулся за ней.
Вир увидел, что грядет некое столкновение.
Гренвилл кинулась в другую сторону и помчалась к рыночным столбам, оглядываясь через плечо. А в то же самое мгновение из тени колонн ей навстречу, торопясь, вышла особа в черном сверкающем драгоценностями наряде.