Хоть он и крикнул в тот момент «Берегись!», его Аврора врезалась в женщину, швырнув ту прямо на столб.
Он настиг их прежде, чем они окончательно пришли в себя, и оттащил драконшу прочь.
– Смотри, куда прешь, жердь потаскушная, – завизжала женщина в черном.
Это была Корали Бриз. Вир бы за две сотни метров распознал эти визгливые ноты.
– Все моя вина, – быстро сказал он, удерживая взгляд на парочке громил, следующих позади нее. – Любовная ссора, знаете ли. Она так злилась на меня, что ничего не видела под ногами. Но вам ведь теперь лучше, не так ли, мое солнце, луна и звезды? – осведомился он у Авроры, поправляя ее сползший на бок тюрбан.
Она оттолкнула его руку.
– Тысяча извинений, мисс, – сокрушенно обратилась она к Корали. – Надеюсь, я не причинила вам вреда.
Вир готов был поставить полсотни соверенов, что к сводне не обращались «мисс» лет десять, если вообще когда-либо так обращались. Он также был готов поспорить, что Гренвилл прекрасно разглядела тех двух скотин и благоразумно решила пойти на попятную.
Однако мадам Бриз ничуть не выглядела смягченной, что едва ли предвещало мирный исход дела.
Все это наверняка бы развлекло Вира, поскольку он завел привычку искать неприятности, а парочка этих громил пришлась бы ему как нельзя кстати. Однако же сегодня вечером он готов был сделать исключение. Проведя полуденное время за тасканием тяжелых кирпичей, камней и балок, он бы предпочел сохранить оставшиеся силы для Ее Высочества. Кроме того, она могла бы угодить в загребущие руки кого-нибудь другого парня, пока Вир тузил бы этих обезьян.
Он вытащил жадеитовую булавку из шейного платка и бросил ее сводне. Корали ловко поймала булавку на лету. Выражение лица Мадам смягчилось, стоило ей лишь бросить беглый взгляд на драгоценную вещицу.
– Надеюсь, моя прелесть, никаких обид, – произнес он.
Он не стал дожидаться ответа, а нацелил пьяную усмешку на Гренвилл:
– Что теперь, мой павлин?
– Это особи мужского пола так красочны, – кивая резко головой, ответствовала она. – А самочки павлинов расцветки тусклой. Я не собираюсь тут оставаться, чтобы меня назвали Вашей Серостью, сэр Бедлам.
И взмахнув юбками, она развернулась и направилась прочь.
Впрочем, он тоже повернулся и подхватил ее на руки.
Она разинула от удивления рот.
– Пустите меня, – потребовала она, извиваясь. – Я слишком большая для вас.
– И слишком стара, – едко встряла Корали. – Большущая старая овца. А между тем, ваша светлость, могу предоставить вам лакомых молоденьких овечек.
Но Вир нес свою деятельную ношу в сумрак и прочь от визгливой литании сводни о юных прелестницах, работающих на нее.
– Слишком большая? – спросил герцог мнимую цыганку. – Где, мое сокровище? Взгляните только, как удобно устроилась моя голова поверх вашего плеча. – Поведя носом вдоль ее шеи, он позволил взгляду задержаться на соблазнительных холмах, расположенных пониже. – И будет ей удобнее на вашей груди, я вам ручаюсь. И могу сказать, – продолжил он, проворно сместив руку на ее зад, – тут вот совершенно достаточно…
– Опустите меня вниз, – выгибаясь, проговорила она. – Игра окончена.
"Это еще как сказать", думал он, неся ее к двери некоего учреждения, с которым он был более чем мимолетно знаком, и где комнаты на первом этаже сдавались по часам.
– Послушайте, Эйн…
Он заглушил ее речь своим ртом, пока пинком открывал дверь и вносил драконшу в тускло освещенный коридор.
Она стала сильнее извиваться и отдернула рот, и вот тут он соизволил отпустить ее, тем самым освободив свои руки. Но лишь затем, чтобы придержать ее голову, пока он снова ее целовал, по-настоящему пылко, как и хотел сделать с того момента, когда она начала дразнить его.
Он ощутил, как она напряглась, а губы сжались, отвергая его, и в душе у него зашевелилась тревога.
Она не умела целоваться, вспомнил он.
Она невинна, завопил внутренний голос.
Впрочем, то был голос совести, а он прекратил прислушиваться к нему полтора года назад.
Она разыгрывает его, подумал он про себя. Изображает непорочность. Она не неопытная девчонка, а взрослая женщина с телом, созданным для греха, сотворенным для него, для злого нечестивца, которым он и являлся.
Все же, если она желает строить из себя застенчивую девицу, он готов подыграть ей. Он смягчил поцелуй, перейдя от настойчивости и требовательности к терпеливому убеждению. Он точно также ослабил и объятия, заключив ее голову в ладони, словно держал плененного мотылька.
Вир ощутил, как по ней пробежала дрожь, почувствовал, как ее неподвижный неподатливый рот смягчился и затрепетал под его губами. И тогда на короткий миг его пронзила боль, словно кто-то вонзил ему в сердце нож.
Он списал эту боль на вожделение и обнял свою добычу. Потом притянул ее ближе, и она не оказала сопротивления. Ее рот, сдавшийся на его милость и оттого блаженно нежный, казалось, медленно загорался под его губами. И сам он горел в пламени, хотя для Вира это было целомудреннейшим из объятий.
По его разумению, заставляло его пылать не что иное, как эта новизна игры в невинность. Эта игра да нетерпеливое желание взять то, что обычно доставалось без всякого труда и даже маломальских уговоров.
Виру никогда не доводилось прилагать усилия, чтобы завоевывать женщин. Взгляд, улыбочка – и они твои – за монету или по обоюдному желанию – и всегда знают, все без исключения, что делать, поскольку опытные женщины – единственные, с кем он предпочитал знаться.
Ей же хотелось притворяться, что она ни в чем несведуща, и посему он играл роль наставника. Он учил ее, что делать, убеждая этот нежный рот открыться, мало-помалу пробуя ее, аромат обволакивал и его разум, пока аромат и вкус не смешались вместе и не закипели в его крови.
Вир сознавал, как бешено колотится его сердце, хотя он всего лишь углубил поцелуй, не более чем пощекотав прелюдию.
Безумный стук сердца вызван лишь нетерпением, порожденным ее игрой. И ради этой игры Вир позволил рукам медленно скользить вниз от безопасных просторов ее плеч вдоль гибкой линии ее спины к талии, которую он мог легко обхватить большими ладонями. Затем неспешно, ласково скользнул ниже к областям, коснуться которых мужчине было уже непозволительно и не столь невинно. И это только порочная игра вынуждала трястись его руки, когда они нежно исследовали щедрые формы ее ягодиц. И наверняка та же порочность заставляла его стонать, вжимаясь в ее рот, когда его вздыбленное естество упиралось в заковавшие ее одежды.
«Это уж слишком, – возопил резкий голос совести. – Ты заходишь слишком далеко.»
Не так уж и слишком, заверил бы Вир, поскольку она не вырывалась. Наоборот, ее руки скользили по нему, как бы пробуя на ощупь, словно ей впервые довелось обнимать мужчину, в первый раз ее рукам дозволялось блуждать по мускулистым плечам и спине. И все еще продолжая игру, она притворялась стыдливой и не осмеливалась путешествовать ниже его пояса.
Вир прервал поцелуй с тем, чтобы заверить ее, что ей не нужно изображать скромницу, но язык его не в состоянии был повернуться и произнести сии слова. Взамен, он спрятал свое лицо у нее на шее, вдыхая ее запах и покрывая поцелуями шелковистую кожу.
Вир ощутил, как драконша вздрогнула, услышал тихий удивленный вскрик, будто это все было для нее внове.
Но этого же не могло быть.
Она тяжело дышала, как и он, а кожа ее пылала под его губами. А когда он обхватил ладонями ее грудь, то почувствовал под ладонью затвердевший бутон под этим прискорбно скупым лифом. Ткани, чтобы скрыть ее тело, едва хватало, и он оттянул вниз все, что там имелось в наличии, и заполнил ладони женственной плотью, как мечтал об этом много-много раз.
– Красота. – Его горло болезненно напряглось. У него болело везде. – Ты такая красивая.
– О, боже, нет. – Ее тело вдруг застыло. – Я не могу… – Она подняла руки и схватила его за запястья. – Черт вас подери, Эйнсвуд. Это ведь я, вы, пьяный идиот. Это я, Гренвилл.