К изумленному смятению Лидии, Эйнсвуд в ужасе не отпрянул.
Наоборот, у нее заняло черт знает сколько времени оторвать его руки от своего бюста.
– Это я, Гренвилл, – повторила она раз пять, а герцог продолжал ласкать и целовать весьма чувствительное местечко за ушком, о чувствительности которого она до сего момента и не подозревала.
Наконец, она воскликнула «Прекратите!» твердым тоном, приберегаемым обычно для Сьюзен.
Тогда Эйнсвуд освободил ее и мгновенно преобразился из пылкого возлюбленного, приговаривавшего ей, что она красивая – и заставлявшего ее ощущать, что она самая прекрасная, самая желанная женщина в мире – в несносного грубияна, каковым он по обыкновению являлся… с добавочной долей угрюмости, которую она могла бы найти комичной, не будь так раздосадована собой.
Она ведь не выказала даже сколько-нибудь сносного подобия сопротивления.
Она же знала, что герцог повеса, и самого худшего толка – из тех, что презирают женщин – и все-таки позволяла соблазнять себя.
– Разрешите мне кое-что растолковать вам, Гренвилл, – зарычал он. – Если хотите играть в игры с мужчиной, вам следует приготовиться играть с ними до конца. Потому что в ином случае вы вгоняете парня в весьма дурное расположение духа.
– Вы уже родились с дурным расположением духа, – парировала Лидия, поддергивая вверх лиф.
– Еще минуту назад я пребывал в превосходном настроении.
Ее взгляд упал на его руки, на которые стоило нанести предупреждающие татуировки. Этими дьявольски опытными руками он легкими прикосновениями и ласками почти раздел ее. И она ни единым шепотом не выразила протест.
– Уверена, вы вскоре вновь утешитесь, – произнесла Лидия. – Стоит только выйти на дорогу. Ковент-Гарден кишит подлинными шлюхами, жаждущими поднять ваш дух.
– Если вы не хотели, чтобы с вами обращались, как с проституткой, не следовало разгуливать одетой в наряд, подобный этому. – Он бросил сердитый взгляд на ее корсаж. – Или мне следовало сказать «раздетой»? Всем понятно, что вы не надели корсет. Или нижнее белье. Полагаю, вы и о панталонах не позаботились.
– У меня весьма убедительная причина так нарядиться, – заявила драконша. – Но я не собираюсь перед вами объясняться. Вы и так отняли у меня довольно времени.
И направилась к двери.
– Могли бы, по меньшей мере, поправить одежду, – заметил он ей вслед. – Тюрбан-то съехал, а платье у вас, как бог на душу положит.
– Тем лучше, – заявила она. – Всякий будет думать, будто знает, что я что-то замышляю, а мне нужно выбраться из этого непотребного места, и чтобы мне не успели при этом перерезать горло.
Она открыла дверь, затем помедлила, оглядевшись. И нигде не увидела признаков Корали или ее телохранителей. Потом оглянулась на Эйнсвуда. Ее мучила совесть. Весьма значительно.
Он не выглядит ни в коей мере одиноким или покинутым, уговаривала она глупую совесть. Он дулся и все, потому что принял ее за шлюху, ввязался во всю эту суету, преследуя ее и соблазняя, совершенно без всякой для себя пользы.
И не будь он так омерзительно чертовски хорош в этом деле, она бы пресекла действия прежде, чем они наяву совершились, и он тогда смог бы найти кого-нибудь еще…
И обнимал бы кого-то еще своими сильными руками, и целовал бы так нежно и пылко, как какой-то Прекрасный Принц, и ласкал бы ее, и заставил чувствовать себя самой прекрасной и желанной принцессой на свете.
Но Лидия Гренвилл никакая не принцесса, заявила она своей совести, а он не Прекрасный Принц.
И вышла.
Только лишь после того, как за ней закрылась дверь, она пробормотала сквозь зубы «Мне жаль». Затем поторопилась покинуть рынок и свернула за угол на Сент-Джеймс-стрит.
Вир пребывал в таком бешенстве, что позволил ей уйти. Как она ехидно напомнила ему, Ковент-Гарден наводнен шлюхами. Раз уж он не получил, что хотел, от нее, то мог бы с таким же успехом взять желаемое у кого-нибудь еще.
Но перед его мысленным взором замаячил образ распутников, строивших ей глазки, и это видение разбудило в душе бурю неприятных ощущений, которые он не имел никакого желания определить.
Вместо того он витиевато выругался и поспешил вслед за ней.
Вир нагнал ее на Харт-стрит, на полпути к Лонг Акра.
Когда он пристроился рядом, она уставилась на него.
– У меня нет времени развлекать вас, Эйнсвуд. Меня ждут весьма важные дела. Почему бы вам не отправиться в пантомиму или на петушиные бои, или куда еще влечет вас скудный умишко?
Какой-то прохожий джентльмен задержался и бросил плотоядный взгляд на ее лодыжки.
Вир поймал ее руку и просунул себе под локоть.
– Я все время знал, что это были вы, Гренвилл, – сообщил он, шагая с ней рядом.
– Это вы сейчас так говорите, – возразила она. – Но мы-то оба знаем, что вы бы никогда не сделали… то, что делали, знай вы, что это чумная дурнушка Гренвилл, а не красивая дружелюбная потаскушка.
– Как свойственно вашей заносчивости, – заметил Вир, – воображать, что ваш маскарад столь умен, что мне никогда под ним ничего не разглядеть.
Драконша бросала на него короткие взгляды.
– Так вы только притворялись пьяным, – обвиняющим тоном произнесла она. – Это еще хуже. Если вы знали, что это я, тогда у вас могла быть лишь единственная причина для… для…
– Что ж, была только одна причина всему этому.
– Месть, – закончила она. – Вы затаили злость на то, что случилось в переулке две недели назад.
– Мне бы хотелось, чтобы вы на себя посмотрели, – сказал он. – Вы едва одеты. Какой еще нужен повод парню?
– Уж вам-то нужен куда более веский повод, – возразила она. – Вы же меня ненавидите.
– Не льстите себе. – Вир сердито взглянул на нее сверху вниз. – Вы всего лишь досадная штучка.
Это было явное преуменьшение.
Она дразнила его, всего взбудоражила и чертовски возбудила… и вынудила остановиться как раз тогда, когда они приступили к самому интересному.
А хуже всего то, что она заставила его сомневаться.
Возможно, она не притворялась.
Может, другой мужчина и не касался ее пальцем.
По крайней мере, таким вот образом.
В любом случае, ему нужно было знать. Потому что если и впрямь она новичок, то Вир не собирается снова суетиться насчет нее.
От девственниц ему ни малейшей пользы. У него никогда не было ни одной, и он не собирается с ними связываться в дальнейшем. С моральными принципами здесь ничего общего не имелось. Попросту с девственницами слишком уж много чертовой возни, а награда ничтожна. Поскольку он ни с одной женщиной не спал больше одного раза, то и не собирался тратить понапрасну время на неопытную девицу. Ввязываться во все эти хлопоты по ее обучению, чтобы какой-нибудь другой парень мог потом наслаждаться всеми вытекающими отсюда привилегиями.
Был лишь один способ утрясти это дело, раз и навсегда: спросить в лоб.
Он сжал челюсти, чуть крепче прижал своим локтем ее руку и спросил:
– Вы девственница, не так ли?
– Думаю, ответ очевиден, – ответила она, задрав подбородок.
И щеки ее запылали весьма правдоподобно, хотя он не мог ручаться в перемежающемся тенями свете газовых фонарей. Он чуть было не поднял руку, чтобы коснуться ее щеки, чтобы убедиться, то ли ей жарко, то ли она покраснела от смущения.
Тут он вспомнил, какая изумительно гладкая у нее кожа, и как она дрожала, когда он касался ее. И снова ощутил в сердце острую боль.
Похоть, сказал Вир себе. Он чувствует просто похоть. Она красавица и при щедрых формах, а как ее спелые груди заполняют его ладони, в точности, как он мечтал, и откликалась она с такой теплотой и нежностью, да и руки ее охотно путешествовали по нему… в той мере, в какой ей позволяла застенчивость.
Безумнейшее несоответствие связывать слово «застенчивость» с женщиной, носившейся как черт в экипаже по лондонским улицам, словно воин на колеснице по Колизею в эпоху Цезаря. Как же, застенчивая. Взбирается на здания по водосточным трубам, нападает на мужчин в темном переулке, замахиваясь прогулочной тростью с точностью и силой заправского игрока в крикет.