Эйнсвуд наклонил голову.
– Гренвилл.
– Терпеть не могу, когда не знаю, что делать.
Его рот накрыл ее губы.
Она потянулась и запустила пальцы в его шевелюру.
Лидия хотела его. Тут уж у нее никаких сомнений не было. Она просто упивалась его грешным вкусом, вдыхала его запах.
Она училась, как целовать его, как прекратить думать и взамен с головой окунуться в ощущения.
Она узнала, как это легко – отбросить самообладание и позволить страстному желанию занять его место.
Она постигла, как глубже проникает это страстное желание, словно вонзающийся в сердце кинжал.
Она до боли жаждала мужа, хотя он был уже внутри ее, частью ее. И ей было больно, потому что она понимала, кто он такой, и знала, что глупо надеяться, что он изменится. Она знала, что тоскует по большему, чем он способен ей когда-либо дать.
Лидия вновь стала осознавать, что он, лаская, водит по ней руками, опускаясь до того места, где сливались их тела. Он касался ее в том месте, как делал это прежде, чтобы подготовить ее. Хотя в этот раз он уже был в ней, и поглаживания его пальцев вкупе с биением потаенного жара внутри нее, заставляли ее выгибаться. Мучительная жажда завладевала всем ее телом и билась в ней, как биение сердца.
Лидия почувствовала, как Эйнсвуд подался назад.
– Нет, погоди, – взмолилась она. И вцепилась пальцами в его плечи, чтобы удержать.
Мускулы под ее ладонями вздулись и натянулись, как канаты, и тогда он сделал резкий выпад. Наслаждение отдалось в крови и тесной плоти.
– О, Боже, – задохнулась она. – Господи милосердный.
Эйнсвуд снова толкнулся, и на сей раз она против воли выгнулась ему навстречу. Жажда нарастала, смешиваясь с удовольствием, которое захлестывало ее подобно жаркому подступающему приливу. Еще один выпад, и вот она встретилась с этим приливом. И столкнулась вновь и вновь, пока наслаждение не затопило все сомнения вкупе с отчаянием и не унесло их прочь.
И тогда Лидия уступила телом, душой, волей – всем – ему, своему мужу. Она цеплялась за его скользкое от пота тело, неслась с ним, пока ритм неумолимо становился все быстрее и сумасшедшей, словно та буря, что настигала их во время скачки.
И в этот момент Лидию врасплох застигло освобождение. Она услышала хриплый вскрик мужа, скорее уж рык животного, почувствовала, как он ухватился пальцами за ее ягодицы и приподнял. Она ощутила последний сильный удар… и наслаждение, как молния, ослепительная и жгучая, пронзило ее. А потом еще и еще, пока она не разлетелась, как взорвавшаяся звезда, и темнота не поглотила ее.
Позже Лидия еще целый век лежала не в силах пошевелиться.
Долго еще она не могла овладеть речью. Нечему удивляться, когда она и разум не сумела обрести.
Когда же, наконец, она с усилием подняла не желающие открываться веки, то уперлась прямо в пристальный взгляд Эйнсвуда.
Прежде чем она успела прочесть его выражение, Вир моргнул и отвел взгляд. Осторожно он вышел из нее. Потом перевернулся на спину и улегся, молча уставившись в потолок.
Какое-то время Лидия тоже молчала, уговаривая себя, что глупо чувствовать себя такой одинокой и отвергнутой.
Ничего личного, напомнила она себе. Он просто такой, какой есть. Хелена предупреждала ее. Стоит нас использовать, так ценности больше не представляем.
Хотя ценности она не представляла лишь для него. Она вовсе не была ничего не стоящей женщиной, твердила себе Лидия, и нечего так расстраиваться только потому, что он отодвинулся и не удостаивает ее взглядом.
– Это не моя вина, – взорвалась она. И села. – Жениться на мне – это все твоя идея. Ты мог бы просто затащить меня в постель. Я ведь тебе сама предлагала. Совершенно неразумно теперь дуться, когда я предоставила тебе все благоприятные возможности изменить свое решение.
Тут он приподнялся с подушек, крепко обхватил ладонями ее лицо и страстно поцеловал.
Лидия мгновенно растаяла и обвила вокруг мужа руки. Он опустился на подушки, увлекая ее за собой, и пристроил рядышком. Потом опутал ее своими длинными ногами, продолжая осушать сомнения и чувство одиночества глубокими поцелуями, от которых у нее все смешалось в голове.
Тогда до нее дошло: что бы там ни было не так, оно не имело ничего общего с утолением его желания. Он с ней еще не закончил. Когда же, наконец, он оставил в покое ее рот, то все еще продолжал водить руками по ее телу, лениво поглаживая.
– Если ты и сожалеешь, то, полагаю, ты слишком упрям, чтобы это признать, – произнесла Лидия.
– Это ведь ты болтаешь о своей непригодности, – напомнил он. – И именно ты ищешь отходные пути.
Никаких отходных путей Лидия нынче не искала. В горе или радости она привязана к нему. И она не отказалась бы постичь, что такого хорошего могла бы внести в его жизнь.
И не допускала мысли, что он мог чем-то ей навредить. Она могла бы выдержать это, чем бы оно ни было. Жизнь научила ее, что она может вынести все, что угодно.
Лидия отодвинулась, приподнялась на локте, чтобы получше рассмотреть длинное худощавое мускулистое тело мужа.
– Я просто буду вынуждена извлечь все возможное из данной ситуации, – заявила она. – С телесной стороны, по крайней мере, мне не на что жаловаться.
Она не понимала, насколько он был напряжен до сего момента, когда выражение его лица смягчилось, а рот медленно скривился. Такую улыбку она до сих пор еще не видела. Если бы увидела, то непременно запомнила.
Кривая, обезоруживающе мальчишеская, как сказала Хелена: улыбка, от которой зацветут розы и в ледяной пустыне.
Лидия ощутила, как улыбка омывает ее, словно теплое солнышко. Сердце ее, вернувшееся, наконец, к своему обычному состоянию, снова забилось, и она воистину почувствовала, как размякает рассудок, готовый поверить, чему угодно.
– Знаешь, что, Гренвилл? – заявил он. – Думаю, ты сходишь по мне с ума.
– Какая выдающаяся проницательность, – заметила она. – Думаешь, я вышла бы иначе за тебя замуж? Будь я полностью в своем уме?
– Так ты в меня влюблена?
– Влюблена? – Лидия уставилась на него. Она была писательницей, и слова – ее хлеб насущный. «Сходить по кому-то с ума» и «влюбиться» отнюдь не являлись синонимами.
– Любовь? – скептически повторила она.
– Там, в канаве, ты заявила, что привязалась ко мне.
– Я привязана и к своей собаке, – напомнила она назидательным тоном школьной учительницы. – Я принимаю в расчет недостаточную воспитанность Сьюзен и балую ее в пределах разумного. Я бы расстроилась, случись с ней что-нибудь. Следует ли отсюда, что я влюблена в нее?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Гренвилл, но она ведь собака.
– Кроме моей веры – основанной на опыте – что мужской ум, по всем наблюдениям, работает тем же путем, что и собачьи мозги…
– Ты слишком предубеждена против мужчин, – проворчал Вир, все еще улыбаясь.
– Любовь включает сердце и ум – душу, если тебе угодно. «Сходить с ума» – лишь показывает измененное положение телесного существования, подобное тому, что вызывается чрезмерным злоупотреблением горячительными напитками. Как и…
– А ты знаешь, Гренвилл, что ты так очаровательна, когда становишься педантичной?
– Как и одержимость, так и опьянение – суть телесные состояния, – упрямо продолжала она. – Оба ведут зачастую к величайшим ошибкам в суждении.
– Или, может, сочетание «педантичной» с «обнаженной».
Взгляд его зеленых глаз медленно прошелся от лица до кончиков пальцев на ногах, и она с трудом удержалась от того, чтобы не поджать их.
«Раз уж он не послушал бы никакую женщину при обычных обстоятельствах, то уж нелепо ждать, чтобы он сосредоточился на том, что вещает голая женщина», – сказала она себе.
С другой стороны во взгляде его царило восхищение, а Лидия в общем-то была в достаточной степени женщиной, чтобы наслаждаться этим. Она улыбнулась в ответ, вознаграждая и поощряя это восхищение. Позже, поскольку она отвернулась, выбираясь из постели, то не увидела ни как растаяла его улыбка, ни как сомнение, словно тень, набежало на его лицо.