- Думаешь? - с сомнением переспросил Нарок, осторожно разглаживая пальцами Омелину обережку.
- Уверен.
- С чего ты взял? Она никогда ничего такого мне не говорила.
- Она девка, ей самой затевать подобные разговоры никак нельзя. Девке положено быть скромной, кроткой и со всеми любезной. По-нашему первым подходить всегда должен парень, а она может только намекнуть, приятен он ей или нет.
- Вот как… У нас, в Загриде, девушки сами выбирают, кто им мил. А подходить к ним без приглашения - это дрэннэ, скверно.
- Чудаки вы там все, в своей Загриде. И хранитель ваш тоже тот ещё чудак.
- Наш кто? - удивился Нарок.
- А, не важно. А с Омелой ты поговори, не обижай девчонку. И имей виду, у дядьки Зуя сыновей нет.*
- Это важно?
- Ну… Кому как.
- Кажется, я понял! - горячо и взволновано проговорил Нарок, - Случись что с дядькой Зуем - их с сестрой кормить и защищать будет некому!
Вольник посмотрел на него как-то по-особенному, а потом вдруг протянул и снова опустил руку, словно собрался погладить его по голове и передумал в последний миг. Но Нароку было сейчас не до Вольниковых дурачеств.
- Послушай, - сказал он задумчиво, - Как мне правильно, по-вашему дать знать Омеле, что она мне очень нравится? Что я хотел бы узнать её поближе? Ну, так, чтобы не напугать её и не обидеть?
Больше всего Нарок боялся, что вместо ответа получит очередной ворох насмешек. Однако Вольник смеяться не стал. Вместо этого он сполз со спины Воробья, пошарил в воде под ногами и извлёк на свет Маэлев кусочек розового кварца**, похожий на маленькое сердечко. В середине его пересекала трещинка. Вольник аккуратно разломил по ней камень и протянул оба кусочка Нароку:
- Подари половинку ей. Она поймёт.
Тем временем на Еловой горке каждый был занят своим делом. Добрыня залез на облучок, снял с пояса кольцо с табличками и углубился в какие-то расчёты. Торвин завернулась в плащ и легла спать. Дядька Зуй всё ещё возился с гребнем. Вернувшись с озера, Омела села у очага чинить Нарокову куртку и рубаху, распоротую Ёлкой по шву. Рядом с ней пристроилась Тиша, вынула из котомки моточки ярких ниток и бёрдышко. Вдруг к ним подошла и сама тётка Ёлка, уселась возле девушек с веретеном.
- Слышь, Зуй, - сказала она чуть насмешливо, но строго, - Пойди-ка, прогуляйся, принеси дровишек на ночь. Дай нам с девчатами почирикать о девичьем без мужских ушей. В самом деле, я ведь не шучу: как стемнеет, безопасно будет только у меня на дворе, и тогда уж в лес за валежником не сбегаешь.
Убедившись, что никто их не может слышать, тётка Ёлка повернулась к Тише.
- Обережку любезному плесть вздумала? - спросила ведьма неожиданно резко.
Тиша кивнула, опустив глаза.
- И какому же, позволь узнать? С вечёрки-то давеча одна возвращалась. Чего так? Неужто к такой славнице и никто не подсел? - продолжала расспрашивать тётка Ёлка, настырно заглядывая ей в лицо.
- Малёк подходил, - неохотно откликнулась Тиша.
- А что ж провожать не стал?
- Я его прогнала. Не люб.
Тётка Ёлка возмущённо всплеснула руками.
- Ишь какая! Да ты в уме ли, голубушка? Вот так раз-другой покобенишься, а на третий к тебе никто и не подойдёт. А кому ж тогда обережку плетёшь?
- Вольнику, - прошептала Тиша почти неслышно.
- Добром говорю, забудь его. Не пара он тебе и не ровня.
- А всё ж мил, - сказала Тиша твёрдо, - Руки у него ласковые, губы медовые, и поёт, будто этл.
- Дуры вы, девки. Обе. Дай сюда, я сама зашью, - Ёлка резким движением выхватила рубаху у Омелы из рук, - Не в ту сторону смотрите, не по себе парней вабите***!
- Ах, тётушка Ёлка! Пошто ты мою работу распускаешь? - воскликнула Омела.
- Что ж я, по-твоему, не вижу, как ты красавчику загридинцу на рубаху приворотный шов кладёшь? Зачем парня неволить вздумала? Приворот, милая, есть обман и грех. Чарами на всю жизнь не привяжешь, только и свою, и чужую долю нарушишь. Да и такой ли парень тебе надобен, если в глаза сказать, что мил, смелости нет? Загридинцы трусих за себя не берут. У них девки с тётками знаешь какие боевитые? Случись что, умеют и словом, и делом за себя постоять, не ждут, чтоб за них во всём мужчины хлопотали. А ты, коли не смеешь рта раскрыть, то и сиди себе, жди на свою голову репоеда, который за тебя всё решит и слова твоего не спросит.
Отчитав так Омелу, Ёлка снова повернулась к Тише.
- Ну, теперь потолкуем с тобой. Медовые губки, значит? Да знаешь ли ты, распустёха, с кем связалась? Ты для него что ромашка при дороге: полюбуется, лепестки пообщиплет, и был таков.
- А всё ж мил, - упрямо повторила Тиша.
- Тьфу… Не веришь? Так на тебе подарок, - Ёлка почти силком сунула девушке в руки крапивный венок, - Пока не завянет, через него увидишь только то, что есть.
С этими словами тётка Ёлка схватила Тишу за плечи, заставила её поднять крапивный веночек перед лицом и глянуть сквозь него на сидящего на пороге избушки кота. Тиша ахнула, едва не выронив ведьмин подарок: вместо кота она увидела красивого, молодого, ладно сложенного мужчину. Совершенно голого. Из-под блестящих чёрных кудрей у него чуть виднелись острые кончики ушей. Заметив, что Тиша смотрит на него, “кот” улыбнулся и приложил палец к губам. Улыбнувшись в ответ, Тиша подняла глаза на крышу Ёлкина домика. Вместо тощей желтоглазой козы на травяном скате сидела стройная бледнокожая дева с лунно-белыми волосами до пят. Эта улыбаться не стала, только смерила девушку пренебрежительным взглядом и отвернулась. Горя от нетерпения, Тиша поскорее направила венок к возку, чтоб посмотреть на своего милого. Он показался ей ещё лучше, чем всегда! Слетела личина, делавшая сына силы похожим на простого хуторского парня: от него теперь ясно веяло лесом, своевольной дикостью, одновременно пугающей и манящей.
- Так он лесной хранитель, - прошептала Тиша, любуясь, - Я никому не скажу. Пусть бы побыл с нами подольше…
- Дура! Наплачешься! - тоже шёпотом прикрикнула на неё тётка Ёлка и ушла к себе в избу. На пороге она обернулась и увидела под старой ёлкой Нарока с Омелой. Схватившись за руки, молодые люди наперебой говорили что-то друг другу. Лица их светились от счастья.
- Тоже наплачется. Но тут уж, видно, судьба, - буркнула тётка Ёлка, затворяя за собой дверь.
Сумерки снова собрали всю компанию у огня. Тётка Ёлка заварила в котелке ароматный чай, Добрыня с Зуем задымили трубочками, Торвин, подсев поближе к свету, принялась наводить блеск на свою саблю. Нарок, воспрявший духом и уже одетый в чистую, свежезашитую рубаху, бодро уплетал остатки обеденных пирогов. Даже Вольник пришёл к очагу, улёгся на землю в ногах у Тиши.
- Эх, Ёлочка, хорошо-то у тебя как, - вздохнул Добрыня, - Тихо… Маэлева благодать… Вот что значит жить у этла за пазухой. Среди людишек такого не сыщешь, там сплошной непокой и дурацкое мельтешение.
- Так и оставался бы в лесу, - резонно заметила тётка Ёлка, - Чего тебе за Оградой?
- Дела, матушка, дела.
- Тогда не ной. У этла за пазухой, знаешь ли, тоже всяко бывает, и не всякая тишь к добру.
- А вот это точно, - сказал дядька Зуй, - Этлы, если подумать, не тише людей, тоже почудить мастаки. Только на свой лад. Взять хоть Светлую Мару. Тихая, вроде, и вреда от неё никакого, но вот вздумает петь да на ветвях качаться - и молодые парни, бывает, на её зов прямо в трясину идут…
- Эта Мара, она красивая? - спросил Нарок.
- Сам не видел, на стану врать. Но говорят, будто да, дивной красоты дева, только волос у неё нечеловеческий, лунный, и глаза голубые, вот навроде как у нашей Торвин.
- А я видела, - пискнула Тиша, - Ничего красивого. Девка как девка, только тощая, голая и простоволосая. Уважаемая Торвин**** куда лучше.