Но теперь это уже не имело никакого значения. Миллионы мертвых евреев тоже не имели уже никакого значения. И даже двое живых американцев не имели значения. Имея в руках эту коробочку, он теперь отправит их на свидание с духом Гитлера.
Наступал Четвертый рейх. Рейх на небесах!
По ту сторону дверей из искореженного страданиями металла послышалось пение «Ани-Маамин». Зава Фифер, Йоэль Забари и все собравшиеся пели этот гимн, выражавший их беспредельную веру во Всевышнего даже в самые мрачные моменты жизни. Этот гимн не раз пели евреи, отправляющиеся в газовые камеры нацистских лагерей смерти.
Тохала Делит положил коробочку обратно в карман. По-прежнему сияя от радости, он вышел из мемориала.
Недурно, недурно. Этот гимн сейчас очень к месту!
Глава четырнадцатая
– Это ты решил так пошутить? – осведомился Римо, встретив Чиуна в вестибюле отеля «Шератон» – Труп посередине гостиной. И хоть бы кровь вытер!
Чиун сидел спиной к Римо, подставив лицо сквозняку.
– Меня уже тошнит от всего этого, – сообщил ему Римо. – Ты думаешь только о себе. И еще хочу сказать: ты мелок, мелок, мелок.
Чиун принялся изучать затейливый узор на ковре, что устилал пол вестибюля.
– Я все равно не уйду, – заявил Римо. Даже если ты решил поизображать из себя стену.
Римо уставился Чиуну в затылок и сказал.
– Отвечай.
Молчание.
– Ладно, – сказал Римо. – Я посижу и подожду, пока ты не ответишь.
– Отлично, – вдруг заговорил Чиун. Мы можем вдвоем посидеть и подождать, пока мне не доставят мои кассеты. Почему ты решил прервать мою медитацию? Тебя удивил небольшой беспорядок в номере? Твоя грязь?
– Моя грязь? Моя грязь? – взвился Римо. – Как ты смеешь называть это моей грязью?
– Грязь эта интересовалась именно твоей особой, потому что я, как ты выразился, слишком мелок. С какой стати грязи интересоваться мной?
Римо почувствовал, что у него сдавило горло. Он понял, что сопротивление практически бесполезно. Он решил капитулировать и замолчал.
Но Чиун не собирался сдаваться и спросил:
– А знаешь, чего ты не сделал?
– Чего?
– Ты не послал мое уведомление Норману Лиру, Норману Лиру.
– Если я отошлю письмо, ты приберешься в номере? – спросил Римо.
Последовал ответ:
– Если ты отправишь письмо, то я разрешу тебе убрать номер.
– А если я его не отправлю? – спросил Римо.
– Тогда тебе все равно надо будет чем-нибудь заняться. Уборка, например, превосходно отвлекает от всяких дурных мыслей.
Римо в отчаянии вскинул руки. И тотчас услышал негодующий голос Шломо Артова:
– Ага! Я же просил вас, молодой человек, вести себя почтительно по отношению к вашему отцу. Ну, что случилось?
– Да, – вступил Чиун. – Что случилось с тобой?
– Не суйте нос не в свое дело, – ответил Римо Артову.
– Я слышал ваш разговор, – сообщил тот. – Надо же такое придумать: кричать на родного отца!
Он обернулся к Чиуну и сказал:
– Мистер Лир, я выражаю вам свое сочувствие.
– Мистер кто? – удивился Чиун.
– А вам, Норман, – обернулся Шлома к Римо, – должно быть стыдно!
– Что это за лунатик? – обратился Чиун к Римо.
– Не обращай на него внимания, – сказал тот. – Что еще один бедняга, у которого вот-вот будет приступ астмы.
– Чепуха, – пылко возразил Артов. – В жизни не чувствовал себя лучше! Кха-кха-кха! – И вдруг с Артовым случился страшный приступ астмы. Он согнулся пополам, задыхаясь и ловя ртом воздух, и позволил Римо проводить его до конторки. Уверив, что скоро Артов почувствует себя гораздо лучше, Римо убрал руку с плеча бедняги, и вскоре заведующий отделом бронирования и в самом деле почувствовал себя несравненно лучше, несмотря на то, что способность говорить в полный голос вернулась к нему лишь две недели спустя.
Римо повернулся к Чиуну.
– Почему бы нам не двинуться наверх, – процедил он сквозь зубы, – где нам никто не помешает предаваться приятной беседе?
– Мне здесь нравится больше. Я посижу и подожду мои дневные драмы, – упорствовал Чиун.
– А вдруг Смит будет нам звонить?
– Ну и пусть. На сегодня с меня довольно психов.
– Я никогда не отправлю это письмо, – сказал Римо.
– Ладно, – проворчал Чиун. – Пожалуй, придется пойти и посмотреть, как ты будешь убираться. Я не могу тебе доверить даже пустяка, ты все равно где-нибудь да напортачишь.
Прежде чем они вернулись в залитый кровью номер, Римо остановился у киоска и купил чемодан. Когда он запихивал в него останки Ирвинга Одеда Марковича, позвонил телефон.
– Отдел уборки? – сказал Римо в трубку. – Вы убиваете, я за вами убираю!
На другом конце провода было тяжкое молчание. Оно давило, словно камень.