Римо спустился в зал, где находилась атомная бомба.
– Я отослал техников, – сказал Делит, – и отключил все системы безопасности. Так что теперь нельзя поднять тревогу. Бомбу уже невозможно нейтрализовать. Через несколько минут все будет кончено.
Римо увидел на прямоугольной нашлепке на цилиндре электронный таймер, который фиксировал оставшиеся секунды до взрыва.
Сто восемьдесят. Сто семьдесят девять. Сто семьдесят восемь...
– Время истекает, Римо Уильямс, – сказал Делит. – Не зря мы ждали все эти тридцать лет. Еще немного, и бомба взорвется.
К Римо, стоявшему у бомбы, присоединился и Чиун.
Сто шестьдесят. Сто пятьдесят девять. Сто пятьдесят восемь...
– Можете не тратить понапрасну ваших усилий, джентльмены, – продолжал Делит. – Если кто-то попытается что-нибудь сделать с прибором, даже я сам, бомба взорвется. И я сомневаюсь, что вам удастся уцелеть, несмотря на то, что вы удивительные образом ускользали от моих людей.
– Поживем, увидим, – сказал Римо. – Это вы убили Хегеза и Голдмана?
– Я, – признался Делит.
– И это вы послали убить нас сперва палестинцев, а потом и Марковича?
– Дорфмана? Я.
– И вы уничтожили Гавана?
– Да, да, да. Все это сделал я. Прошу вас, герр Уильямс, не стесняться, – сказал человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. – Можете поступить со мной, как вам будет угодно. Я лишь верный слуга высшей расы.
– Вы не похожи на корейца, – заметил Чиун, который по-прежнему смотрел на бомбу и тикающий взрыватель.
Сто сорок шесть. Сто сорок пять. Сто сорок четыре...
Делит продолжал, словно никто и не думал его перебивать:
– Германия, джентльмены... Был великий третий рейх. А теперь я, в одиночку, создаю четвертый рейх.
Римо обернулся к нему.
– Это твоя проблема, приятель, но разве ты не понял, что ни от одного из рейхов толку не было?
Рука Римо двинулась с какой-то нарочитой вялостью.
– Убейте меня, герр Уильямс, – сказал Делит. – Я не боюсь. Сейчас или потом – какая разница, когда умирать?
Сто тридцать два. Сто тридцать один. Сто тридцать...
– То! – раздался вдруг крик.
Римо и Делит оглянулись на звук этого страшного голоса. Казалось, стены затряслись от его горькой мощи. Этот отчаянный горестный вопль исходил из самых глубин души Йоэля Забари. Он стоял в дверном проеме. Рядом с ним была Зава Фифер.
– То! – снова воскликнул он. – Как ты мог сделать такое? После того, что мы вместе пережили? Неужели тебе все безразлично?
Тохала Делит грустно улыбнулся и сказал:
– Вы, евреи, никогда ничему не научитесь. Йоэль, я делаю лишь то, чего от меня хочет весь мир. Сейчас силой вашей веры вы стоите преградой на его пути. Но миру вы не нужны. Вы могли бы это понять по заголовкам газет, по результатам голосования в ООН. Я знаю это, я слышу, как мир шепчет: «Евреи, их надо отбросить с дороги, они нам не нужны. Они только всем мешают!»
Сто четырнадцать. Сто тринадцать. Сто двенадцать. Сто одиннадцать...
– Когда не станет вас и того, что вы олицетворяете, мир сделает шаг вперед. А вы исчезнете, как прах, из которого вы появились...
– Это так не пройдет! – крикнула Зава. – Наши союзники отомстят за нас.
Делит двинулся к лестнице, на которой стояли Забари и Зава Фифер.
– Глупая женщина! – сказал он. – Какие союзники! У вас нет друзей, только враги с комплексом вины. Слишком слабые, слишком лицемерные, чтобы открыто заявить о том, что они действительно думают. Где были они во время войны? Где были ваши союзники, когда погибло шесть миллионов евреев? Где были американцы? Где были иерусалимские евреи? Я убиваю вас, потому что мир не хочет, чтобы вы жили. Можете считать, – Тохала Делит улыбнулся, – что я лишь выполняю приказ.
Стены зала затряслись от грохота – Йоэль Забари бросился на Делита, и оба покатились по полу. Римо отступил на шаг, когда Забари поднялся, сжимая обеими руками горло Делита. По его левой части лица текли слезы.
Лицо Делита из багрового сделалось лиловым, затем зеленым. Глаза вылезли из орбит, рот раскрылся в последнем оскале, зрачки сфокусировались на лице Забари.
Делит проскрежетал зубами, потом еле-еле выдавил из себя:
– Нацисты не умрут. Мир хочет, чтобы они жили...
Изо рта вывалился язык, глаза закатились, сознание угасло, сердце перестало биться. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, скончался.
Восемьдесят пять. Восемьдесят четыре. Восемьдесят три...
Забари отпустил Делита, и тело упало на пол. Зава спустилась по лестнице и подошла к ним. Он посмотрел на нее и сказал:
– Из-за этого подонка я покалечил своих!
Зава Фифер обняла Забари и заплакала. Забари стоял с безумным видом, его руки висели как две клешни. Делит лежал неподвижно. Его тридцатилетний путь окончился, как он и предполагал, смертью. Римо обернулся к Чиуну, который стоял в неподвижности возле бомбы.