Снова зазвенел звонок.
Вудман, по своему обыкновению, штурмовал лестницу, шагая через ступеньку, но довольно скоро понял, что одновременно жевать резинку и прыгать через ступеньку — это, пожалуй, чересчур.
Он почесал в затылке, когда оказался на площадке третьего этажа. Его светлые волосы намокли. С его пальца слетела капля.
«Ну и дом, — подумал он. — В довершение ко всему еще и трубы текут!»
Стряхивая с руки влагу, он услышал, как внизу в третий раз прозвенел звонок.
Внезапно он заметил, что его штанина и пол под ногами покрылись красными капельками. Вудман поднес к глазам руку и уставился на пальцы. Средний был украшен красной полоской. Это явно была кровь.
Вудман поднял голову и увидел, что с площадки четвертого этажа стекает кровавый ручеек, Вудман с шумом втянул воздух и, сам не понимая, зачем он это делает, вытащил из кармана карандаш. Осторожно пробираясь дальше по ступенькам, он сочинял заголовок и ударные фразы для своей будущей газетной статьи.
«Самая обыкновенная квартира Балтимора пропахла кровью»... Нет, это не пойдет.
Он оказался на площадке четвертого этажа. Он увидел, что кровавый ручеек бежит из-под полуоткрытой двери квартирыА-412. В голове сложилась другая фраза: «Переборов свой страх, журналист решил выяснить...»
Он распахнул дверь и остановился как вкопанный, пораженный тем, что увидел.
В комнате из человеческих рук и ног были сложены две страшные свастики. Одна была короче и волосатее, но обе помещались в огромной луже крови. Впрочем, Вудман не обратил внимания на детали. Он видел только Кровавую Сенсацию. Это будет бестселлер — лучшая книга месяца по разделу документальной прозы, а может быть, на худой конец, роман, но так или иначе его, Вудмана, творение будет красоваться в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
Но это было далеко не все. Когда Вудман заглянул в ванную и обнаружил в ванной две головы, лежавшие рядышком, ему представился фильм с Клинтом Иствудом в роли его, Вудмана. Кинофильм или телесериал по Эн-би-си.
Вудман стоял и неистово чиркал в своем блокноте. Он и не подозревал, что его газете, равно как и издателям книг в мягкой обложке, нет никакого дела до очередного жуткого убийства. Им нужен был международный заговор. Им хотелось чего-нибудь такого, особенного...
Заметку Вудмана похоронили на странице номер тридцать два следующего номера, а сам он снова отправился выслеживать танцующих нагишом конгрессменов и отравителей женских гигиенических тампонов. Лишь в среду его статья попалась на глаза доктору Харолду В. Смиту.
Ему этот репортаж показался куда более впечатляющим, чем любой роман с продолжениями в «Плейбое» или романы в сокращенном виде в «Ридерс дайджест». Для него это означало следующее: скоро может не стать Ближнего Востока.
Глава вторая
Его звали Римо. Под ногтями у него застряли частички ржавчины. Они не представляли опасности для здоровья, но порядком раздражали. Римо слышал, как ногти, с набившейся под ними ржавчиной, постукивают по металлическим конструкциям, когда он протягивал руки выше и выше над головой, словно прокладывая себе дорогу, чтобы протиснуться дальше всем туловищем.
Туловище продвигалось медленно, словно метроном, который вот-вот остановится. Римо глубоко вдыхал воздух, набирая побольше кислорода в легкие. Ноги были расслаблены, но тем не менее оставались в постоянном движении. Они не столько боролись с земным тяготением, устремляясь вместе со всем телом вверх, сколько игнорировали это самое тяготение, существуя в мире, где особое время и пространство.
Снова кончики пальцев коснулись очередной металлической конструкции, снова раздался характерный звук, затем подтянулись ноги, а потом, в соответствии с заведенным ритмом, руки поднялись над головой.
Римо почувствовал холод — первый признак того, что он уже находится достаточно высоко. Он решил и сам немного охладить свое тело, дабы его температура и температура окружающей среды оказались в определенном соответствии. Он умел это делать. Далеко внизу под ним серели кварталы Парижа и чернела паутина проводов.
Римо снова протянул руки вверх и коснулся кончиками пальцев влажной поверхности горизонтальной металлической перекладины. Потом еще более медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не торопиться. Спешка могла все погубить. Разрушить его единство с этой конструкцией. Так горнолыжник, стрелой промчавшийся по крутому склону, торопится в отель, чтобы поскорее похвастаться своими успехами, и, споткнувшись на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное — не торопиться. Поспешишь — людей насмешишь.
Римо перебросил тело через балку и оказался на небольшой площадке. Он стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж.
— Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, — проворчал Римо. — Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно ожидать от тех, кто ест картошку с сыром, что они станут беречь башню от ржавчины?
Собеседник Римо уверил худощавого, с широкими запястьями американца, что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав.
Француз знал, что у Римо сильные руки, потому что только их он мог толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем.
Римо промолчал, и тогда француз добавил еще несколько «совершенно верно» и «сущая правда», отчего его аккуратная бородка клинышком запрыгала вверх и вниз.
— Я уже лет десять не ел картошки, — заметил Римо. — Но когда я угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал.
— Да, да, только американцы знают, как правильно питаться, — отозвался француз, в поле зрения которого появилась худая фигура Римо, потому как налетел порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и подвешенный увидел краем правого глаза крепкую руку Римо, обнявшую его за шею.
Римо кивнул и сказал:
— А бифштекс? Помнишь бифштекс?
Француз уверил последнего Римо, что готов лично отвезти его в дюжину, нет, даже в две дюжины ресторанов, где тот может отведать самый лучший, самый сочный, самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов...
— Я и бифштексов больше не ем, — отозвался на это Римо.
— Я вам обеспечу все, что вы только пожелаете, — с жаром пообещал француз. — Можем отправиться прямо сейчас. Куда только скажете. Полетим в моем личном самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже на площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил. А я уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались...
Француз судорожно сглотнул и попытался изобразить на лице улыбку. У него был вид очищенного волосатого грейпфрута.
— А лететь вниз даже легче, чем лезть наверх, — согласился Римо. — Хочешь попробовать?
Он разжал руку, и француз, пролетев в воздухе пять футов, упал на металлическую перекладину. Он попытался зацепиться за нее, но его руки, не выполнявшие работы более тяжкой, нежели поднятие ведерка со льдом для бутылки рома или шампанского, не могли удержать тяжесть туловища. Француз чувствовал, как мокрые хлопья ржавчины отделяются от перекладины и летят вниз. Его руки, которые не держали ни грамма из тех сотен килограммов героина и кокаина, которые он экспортировал из года в год, не выдерживали такой нагрузки. Его ноги, которые служили ему для того, чтобы из машины попадать в дом и из дома в машину, тоже не соответствовали поставленной задаче.
Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все усилия, у него ничего не вышло, и он почувствовал, как ноги его оказались над бездной. Француз разинул рот и издал такой вопль, какой издает свинья, столкнувшаяся с овцой на скорости шестьдесят миль — или сто километров — в час.