Дик был рад встрече — своим энергичным натиском он развернул губернатора почти на 180 градусов, тихо тявкнул и кинулся бежать между деревьями по направлению к клинике. Но вскоре он остановился и обернулся, как бы приглашая Дальтона последовать за ним. Дальтон так и сделал. Джорджина, которая всегда считалась с прихотями своего огромного любимца, знаком показала Дальтону, чтобы он посмотрел, чего хочет собака, и они медленно направились за псом, а тот с готовностью пустился вглубь западной части двора, где на фоне звезд над огромной кирпичной стеной вырисовывалась остроконечная крыша клиники.
По краям темных штор пробивался свет, — Альфред и Сурама еще работали. Внезапно изнутри раздался слабый приглушенный звук, похожий на плач ребенка — печальный призыв «Мама! Мама!». Дик залаял, а Джеймс и Джорджина вздрогнули. Потом Джорджина улыбнулась, вспомнив о попугаях, которых Кларендон всегда держал для экспериментов, и потрепала Дика по голове, то ли в знак прощения за то, что он ввел ее и Дальтона в заблуждение, то ли желая убедить его, что он обманулся сам.
Когда они неспешно повернули к дому, Дальтон сказал, что хочет этим вечером поговорить с Альфредом об их помолвке. Джорджина не возражала. Она знала, что брат едва ли захочет терять в ее лице преданного управляющего, но верила, что он не будет препятствовать их счастью.
Позже в дом бодрым шагом вошел Кларендон. На лице его было написано менее угрюмое выражение, чем обычно. Дальтон, увидев в этом добрый знак, приободрился. Доктор крепко пожал ему руку и, как обычно, весело спросил: «А, Джимми, ну как поживает политика в этом году?» Он взглянул на Джорджину, и она под каким-то предлогом ушла, а двое мужчин сели и заговорили на общие темы. Понемногу, через воспоминания об их прежней юности, Дальтон шел к своей цели, пока наконец не задал вопрос прямо: «Элфи, я хочу жениться на Джорджине. Ты благословишь нас?»
Внимательно глядя на старого друга, Дальтон увидел, как на его лицо легла тень. Темные глаза на секунду вспыхнули, а потом потухли, и в них вернулось привычное спокойствие. Итак, наука — или эгоизм — взяли верх!
— Ты просишь невозможного, Джеймс. Джорджина уже не беспечный мотылек, каким она была годы назад. У нее теперь есть место на службе истине и человечеству, и это место здесь. Она решила посвятить свою жизнь моей работе — хозяйству, которое делает возможным мою работу, и здесь не может быть дезертирства и потакания личным прихотям.
Дальтон ждал, когда он закончит. Все тот же старый фанатизм — человечество против личности. Доктор явно хотел испортить жизнь своей сестре! Потом он попытался ответить.
— Но послушай, Элфи, неужели ты хочешь сказать, что Джорджина так необходима для твоей работы, что ее надо превратить в рабыню и мученицу? Где же твое чувство меры, мой милый? Если бы речь шла о Сураме или о ком-то еще, без кого твои эксперименты невозможны — это другое дело; но Джорджина всего лишь управляет домом. Она обещала стать моей женой и говорит, что любит меня. Разве ты имеешь право распоряжаться жизнью, которая принадлежит ей? Разве ты имеешь право?
— Хватит, Джеймс! — лицо Кларендона было каменным и бледным. — Имею я право или нет распоряжаться своей собственной семьей, это посторонних не касается.
— Посторонних!.. И ты можешь это говорить человеку, который!.. — Дальтон чуть не задохнулся от гнева. Стальной голос доктора снова прервал его.
— Посторонний для моей семьи, а с этого момента и для моего дома. Дальтон, ваша наглость заходит слишком далеко! Прощайте, губернатор!
И Кларендон вышел из комнаты, не подав на прощанье руки.
Дальтон сидел в оцепенении, не зная, что делать, когда вошла Джорджина. По ее лицу было видно, что она говорила с братом. Дальтон порывисто схватил ее за руки.
— Ну, Джорджи, что ты скажешь? Боюсь, тебе предстоит сделать выбор между Элфи и мной. Ты знаешь, что я чувствую — знаешь, каково мне было тогда, когда я бросил вызов твоему отцу. Что ты ответишь на этот раз?
Он замолчал, и она медленно сказала:
— Джеймс, ты веришь, что я люблю тебя?
Он кивнул и с надеждой сжал ее руки.
— Тогда, если ты меня любишь, ты немного подождешь. Не обращай внимания на грубость Альфа. Его стоит пожалеть. Я не могу сейчас рассказать тебе обо всем, но ты ведь знаешь, как я беспокоюсь. Эта его напряженная работа, ругань вокруг нее и это ужасное создание Сурама с его глазами и смехом. Я боюсь, что он не выдержит — он переутомлен больше, чем кажется со стороны. Я это вижу, потому что знаю его всю жизнь. Он меняется — медленно сгибается под своей ношей, — и он прячет это за своей резкостью. Ты понимаешь, что я хочу сказать, правда, дорогой?