— Я хочу вручить и вам часть моей цепи, — сказала Розальба, снимая с шеи символ городской власти и отсоединяя одно из звеньев. Она уже неплохо набила в этом руку. — Если я укорочу ее еще немного, то цепь станет браслетом, но одну пластинку я могу себе позволить, и я желаю, чтобы она принадлежала вам. Это залог моей дружбы — вы всегда можете на нее рассчитывать.
— С огромной радостью, госпожа, с огромной радостью, — поблагодарила Аврора. — Я добавлю его к моей подвеске. Когда я была совсем еще ребенком, я всем сердцем желала иметь такое ожерелье, как… как вам сказать? Такое ожерелье, какое я ношу сейчас. И я очень рада иметь в числе подвесок залог вашей дружбы.
Аврора поклонилась и удалилась, гордая и прекрасная.
Розальба смотрела ей вслед. Впервые она не испытывала к ней ни зависти, ни злобы, лишь благодарность и нежность.
Она надолго задумалась. Вне всякого сомнения, вторым огоньком, освещавшим мрачную юность Авроры, был тот, кто подарил ей лук; впервые в жизни Розальба поняла, насколько страшна была темнота, в которой Аврора провела свое детство, заключенная в прекрасные одежды из серебряной парчи и с жемчужными заколками в волосах.
Розальба погрузилась в новые размышления: она думала о том, что, быть может, было совершенно очевидным, но никогда не приходило ей в голову, а сейчас захватило ее, словно открытие неизведанных земель. Она раздумывала над относительностью понятий победы и поражения: то, что она считала самым черным и убогим периодом своего существования, оказывается, стало лучом света в жизни другого. Еще она подумала — и это восхитило ее, словно она вдруг в одно мгновение выучила новый язык, — что иногда то, что мы читаем во взгляде других, является всего лишь призраком наших опасений. Вообразив презрение во взгляде Авроры, Роби на самом деле всегда видела в нем отражение собственного страха, что ее грубость, ее варварство могут отдалить от нее Йорша, и поэтому отвечала на этот взгляд глубокой ненавистью, которую сохраняла долгие годы наперекор всякому здравому смыслу.
Она — это она. Варварство людей и кровь орка дали ей жестокость и мужество, необходимые для спасения Далигара, своих детей и всего мира. Йорш и Аврора любили ее не вопреки тому, какой она была, а именно потому, что она такая.
Но все же к жестокости, этому неотъемлемому компоненту гремучей смеси ее характера, следовало относиться как к особенно ценной редкости и использовать очень экономно.
Королева вызвала церемониймейстера и приказала ему как можно быстрее и лучше захоронить тела орков и особенно то, что осталось от их голов. Она посоветовала ему устроить кладбище для орков где-нибудь в лесу, подальше от дорог и троп, дабы избежать осквернения могил, и попросила, чтобы это место было…
— Приличным? — помог ей пожилой придворный.
— Да, приличным, — подтвердила королева.
— За рощей, где капитан Ранкстрайл приказал создать лагерь для пленных, есть каштановый лес, — предложил церемониймейстер.
— Я думаю, это подходящее место, — ответила королева.
Она не хотела, чтобы дети Йорша росли в городе, где во время полдника на хлеб с медом могли сесть те же мухи, что только что пировали в гниющих глазницах отрубленных голов.
После того как церемониймейстер удалился, Розальба еще долго думала об Авроре и Ранкстрайле — и как она раньше не догадалась…
Она от всей души пожелала им любить друг друга как можно дольше, иметь сыновей и дочерей, видеть, как они рождаются, растут и взрослеют.
Она мысленно пожелала им увидеть, как родятся их внуки и дети их внуков.
Она пожелала им дожить до глубокой старости и умереть в один день, держась за руки.
Потом наконец разрыдалась. Это были нестерпимые, безудержные рыдания, которые, казалось, никогда не закончатся; она судорожно всхлипывала и тряслась всем телом, как последний листок на осеннем ветру. Сжавшись в комок на каменном троне, где когда-то и Ардуин оплакивал в отчаянии свою навеки потерянную супругу, Розальба рыдала, и сердце ее переполнялось болью, которая до сих пор таилась в самом дальнем уголке ее души, загнанная туда лишь необходимостью сражаться с орками. Теперь же война была позади, и ничто не отделяло Роби от мысли, что ее супруг навсегда исчез по ту сторону ветра и звезд.
Одна рука ее лежала на эфесе меча Йорша, другая — на зеленоватой нефритовой подвеске Ардуина.
Розальба проплакала почти всю ночь. Холод стал невыносимым. Каменный трон казался вырубленным изо льда. Королеву трясло. Она поднялась и с трудом направилась к своим покоям. В центре большой кровати с шелковым балдахином, обшитым по краю очень тонким и дорогим кружевом, ровно дышали во сне ее дети. Розальба сложила оружие, скользнула под одеяло и обняла своих теплых малюток. Холод постепенно отступал, и последние сдавленные рыдания успокаивались. Проснулась Эрброу и посмотрела на мать в свете огня, полыхавшего в огромном камине, согревавшем комнату. Дочь потрогала ее лицо, залитое слезами.