— Тогда не жадничай и устрой нам сегодня мясной пир, — посоветовала я, хоть и знала, что то мясо, которое нам может принести Палан, несъедобно.
— И кого он ловить в горах собрался? — полюбопытствовал Атар.
— Одного кровососущего, назойливого, мстительного, — злостно бормотала я и тут спохватилась, — … эм, кхм, не знаю я кого.
— То есть, кровососущего? — вот и Широ любопытство проявил.
— Комары, говорю, эти кровососущие назойливые твари, достали совсем. Нет житья от них.
— Правда? А меня, вроде, не кусали, — влез мелкий.
— Ты свои клыки видел, — накинулась я на Кайю, — они тебя десятой дорогой облетают.
— Ладно, пора двигаться дальше. Седлайте коней, — отдал распоряжение Широ, и больше не смотрел на меня. Ну и пусть. Я сама так решила. Так правильно.
Еще три рассвета мы ехали по горной дороге без происшествий. Палан вернулся только под утро второго рассвета. И, конечно же, без добычи, которую все ждали. Но не с пустыми руками. От кельпи разило кровью за десятки тат, что не укрылось ни от кого. Зверобратец соврал, что сцепился с каким-то хищником, оттуда и запах крови, и несколько глубоких порезов-царапин.
— Миледи, — позвал меня Палан, когда все уже улеглись спать, — это вам.
Я приподнялась с лежанки и посмотрела на то, что протягивал мне на ладони кельпи. Это был обоюдоострый кинжал, которым вампир порезал мне ногу при первой нашей встрече.
— Мертв? — спросила, осторожно забирая трофей из рук Палана.
— А ты как думаешь? — и широкая победная улыбка с демонстрацией двух рядов острых копий-клыков.
— Вот и славно, давай спать.
На этом история с вампиром закончилась, к моему спокойствию и удовлетворенности кельпи. После хорошей охоты Палан вел себя как кот объевшийся мышами. Сытый и довольный. Не уверена, что хочу знать, как умер вампир, и осталось ли от него хоть что-то, поэтому и не спрашивала.
Палан из клана Гарцующих в глубине
Предвкушение, жажда, страсть — все это для меня охота. Момент, когда жизнь покидает жертву, самый чудесный во всем мире. Только тогда моя жажда утихает. Жажда чужой агонии.
Суардана права, я монстр. Но монстр убивающий таких же монстров. В чем смысл смерти простой эльфийки или орочки? Они умирают одинаково, с все теми же немыми вопросами «за что?» и «почему я?». С убийцами и преступниками все по-другому. Они сопротивляются яростнее, ожесточеннее. Им не привыкать к смерти, они ходят рядом с ней и отдавать свою жизнь не спешат. Таких не запугаешь и не заставишь впасть в истерию. Их разум привычен к стрессам. А самое главное, убийца не станет убегать. Он будет пытаться убить своего палача. Я знаю это. Ведь я убил своего.
Отец. Сильный, властный и жестокий кельпи, так любимый Кайей. Он был для малыша опорой и идеалом. Я не мог развеять его ложные представления о родителе. Я даже в мыслях не представлял себе такого разговора. На той памятной охоте я все решил, а обдумывать снова свои решения я не привык. Брат никогда не узнает, что Галдан, вождь Гарцующих в глубине, и наш отец, предпочел принести своего старшего сына в жертву, отдав на растерзание как пищу, чем самому стать едой.
В тот день охота была совместной. Галдан впервые взял меня с собой, что было честью для несовершеннолетнего мальчишки. Я чувствовал себя всесильным и смелым. Гордость распирала меня изнутри. Вот только не из-за моих охотничьих навыков я оказался тогда подле отца. Окрестности были пусты. Ни единой души на сто тат вокруг, и вождь знал об этом. Он знал, что сегодня останется без добычи, и его самого подадут на стол в королевском дворце. Знал и оттого взял с собой откуп.
Такой силы страх я никогда больше не испытывал. Я не мог поверить, что собственный отец убьет меня и съест со всеми вождями за праздничным столом. Но лезвие у моего горла было красноречивее любых слов. Всего миг мне понадобился, чтобы поменять роль дичи, на роль охотника. Осознание ударило меня не менее громогласно, чем поступок отца: следующим будет Кайя. И обломанная ветка толщиной с палец без сожалений и сомнений вошла в сонную артерию.
Уже после праздничной трапезы, где я стал официально охотником и вкушал плоть того, кто был опорой, примером, и кто предал, меня осенило. Мать умерла точно так же. На этом самом столе, где восхваляли ловкость и силу ее убийцы. Того, кто стал добычей собственного сына.
Наверное, именно из-за этого я увел молодняк на окраину и запретил есть разумных существ. Я хотел, чтобы их души оставались чистыми, не знавшими вкуса смерти себе подобных. Для меня это уже было невозможно. Я был запятнан смертью. Я был грязным. В то же время стал формироваться отряд ополчения, где я и нашел себя. Не чистый, но и не погрязший в крови. Я был тем звеном, что связывало кельпи с будущей спокойной жизнью без смертей родных.