— Рыгрх ур ваш, гардынг шаркх тирга зи ношр гашре[26]?!
Высокий, стройный болотно-серый брюнет приближался ко мне размеренным шагом, широко разведя мускулистые руки, призванные служить одной цели: обнимать. Что он и не замедлил сделать, как только оказался рядом со мной. Мою тушку так стиснули, что я не испустила дух только потому, что отделиться от тела при такой хватке невозможно.
— Аргирх ер, Даарханг, урукх шааринг аргши[27], - просипело мое теряющее связь с реальностью сознание.
— Она говорит на аргшианге? — вождь так удивился, что даже непроизвольно ослабил хватку, что позволило мне сползти по его сбитому телу в объятия спасительного земляного пола. Даже странный кисловато-гнилостный запах, идущий от сырой земли не смог оторвать меня от нее.
— Да, Даарханг урукх[28]. Я обучила ее, — и Ратха приклонила колено.
Переварив поступившую информацию, меня скоренько отодрали от землицы и снова начали душить. Всечувствующие, вы же не дадите удушить последнюю банши?
— Урукх, вам стоит отпустить мою подругу, если вы заинтересованы в спасении нашего великого города, — все еще прибывая на одном колене, гоблиана попыталась донести до вождя то, что вскоре одна небезызвестная плакальщица отдаст богам душу, и шанс спасти их святыню улетучится вместе с ней.
— Оу! — меня отстранили на расстояние вытянутых рук, на которых я обвисла бесформенной соплей, и недоуменно воззрились на предполагаемую спасительницу из разряда недодушенных.
В ответ смогла лишь вякнуть что-то нечленораздельное.
— Сушка, — зашипела на меня подруга, — ты же менестрель, где твое красноречие?
Это намек на мое состояние висения или онемения?
— Менестрель, — что-то мне не нравится восторг, с которым было произнесено это слово, — какая удача. Вы непременно должны спеть на нашем празднике осеннего плодородия, — как в воду глядела.
— Но я не могу, — как можно более четко выдавила из себя.
— Как?! — и столько протеста, что захотелось тут же опровергнуть собственные слова, — Ратха, разве менестрели не обязаны петь в оплату гостеприимства? Поднимись.
— Так, мой вождь, — и девушка поднялась с колена, вновь встав в полный рост.
— Неужели наше гостеприимство не стоит и песни?
— Стоит уточнить, что мне еще ваш город спасать, — попыталась осадить наглеца.
— Но это твой долг, не имеющий к нам никакого отношения. Ты проводник душ. Вот и займись своим делом, а остальное — это уже наши взаимоотношения.
Дожили! Сколько весен существует мир, а в долге перед ним меня уличили впервые.
— Я никому и ничему ничего не должна, — твердо парировала я, оттолкнув руки вождя, последнюю опору для моего тела. А что, мне и на земле неплохо сидится.
Ярко-карие глаза сощурились. Клянусь мозолью на левой стопе, в них отразилось раздражение и некое извращенное торжество.
— Казнь пленного состоится на закате, — голос вождя был спокоен, но я то знала, как он доволен собой.
— Ратха! — это единственное, что пришло мне в голову.
— Суардана, перестань упрямиться, — я разозлилась, — успокойся. Твой товарищ убил воина. Его не наказали только из-за уважения к тебе. Так будь же разумной и ответь тем же.
Согласна, в чем-то гоблиана права. Но шантаж — дело последнее. И посмотрев на подругу, поняла, так оно и есть. Я их последний шанс. Ну что ж, проявим уважение. К тому же у меня есть небольшая просьба непосредственно к девушке. Грех не воспользоваться помощью искусной плетуньи.
— Хорошо, Даарханг. Я исполню свой долг, а на празднике услажу ваш слух песней в благодарность за предоставленные еду и кров.
— Благодарю, банши. Твое появление — милость Всечувствующих, — и вождь чуть наклонил голову, не более чем мог позволить себе правитель, выражая почтение перед служащей смерти, — как только ты выполнишь свои обязанности, мы устроим празднество в великом Уртшанге.
Отлично, теперь меня ждет бессонная ночь, полная стонов, страданий и боли неушедших душ.
Глава 12
Первомать
Освобождение пещер от обезумевших призраков затянулось до обеда следующего рассвета. Кто только не рвался в лучший мир. И им всем нужно было спеть песню, проводившую в эфир неугомонных. Однако чувствовала я себя на удивление бодро. Когда пришла очередь последних двух задержавшихся на этом свете, я уже видела горячий обед перед собой и истекала слюнками. Но так просто меня не отпустили к вожделенной трапезе. Бабулька, которой оказалась предпоследняя неупокоенная душа, при жизни явно была той еще каргой.