Впрочем, на аэродроме в Чкаловской они расстались вполне дружески, Павлюк долго тряс руку Алексею Васильевичу, благодарил за выручку и особенно за урок — «как эту штабную шелупонь прищучивать, за хобот брать: «Кто говорит? Ах, тебе надо знать — кто?! Павлюк говорит! Давай быстренько — одна нога здесь, другая — там…»
В тот год скатывание в зиму началось много раньше обычного. Утрами заметно подмораживало и ветер старательно выметал улицы, гонял опавшие листья. А вот снега все не было и не было. Алексей Васильевич расстраивался: его донимала забота — поставить Тимошу на настоящие лыжи с жесткими креплениями. Лыжи и ботинки он сумел заполучить из Праги: в Москве такими маленькими ботинками с широкими рантами не торговали. Лыжи были подготовлены, ботинки уже не один раз примерены, а снег, как назло, не шел и не шел.
За неделю до Нового года позвонил исчезнувший из поля зрения Леонтьев. Иван Павлович впервые обратился к Алексею Васильевичу по имени и сказал:
— Не удивляйся, Алексей, что спешу тебя поздравить с наступающим: меня в больнице запечатали…
Алексей Васильевич попытался выяснить, в какой больнице он лежит, с каким диагнозом, чем можно ему помочь, но Леонтьев перебил:
— Алексей, друг милый, не пыли словами. Ничего не надо. Звоню попрощаться. Хорошо я на этом свете попраздновал, чего и тебе желаю… Умру я на днях, на этой неделе обязательно. Хорошо бы без кокетства помереть. Вот и все, Алексей, конец связи…
— Что с тобой, дед? — всполошилась Лена. — Тебе худо?
— Пожалуй, и так можно сказать… — И он передал только что оборвавшийся разговор с Леонтьевым. А самого не покидала странная на первый взгляд мысль Ивана Павловича: хорошо бы без кокетства помереть.
Поздно вечером снег внезапно перешел в решительное наступление — повалил густо, вздыбливаясь в сугробы. За какой-то час город сделался белым. Задыхаясь от волнения, Тимоша приступил к деду:
— Завтра едем, да? Деда, прямо с утра — в Измайлово? Чего ты молчишь, деда?
— Нет, Тимоша, завтра не получится нам поехать: кровь из носа, а я должен разыскать и повидать Ивана Павловича… Это не дело — нельзя человеку помирать в одиночестве. А кроме того, мне кажется, что завтра с утра будет оттепель, возможно даже с дождем…
Тимоша попытался было пустить слезу, но моментально сообразил — дед не разжалобится, на уступки не пойдет и тогда он обхватил ногу старика; прижался к деду всем своим почти невесомым телом… И случилось, с точки зрения, Тимоши, великое чудо!
— Та-ак! — сказал дед, поглядел на часы. — Время сейчас четверть десятого. Это, конечно, не дело, но… двадцать минут на сборы, полчаса на первую примерку к снегу. Кругом все завалило, нам двора на сегодня хватит. Быстро! Открываем сезон больших лыж, Тимофей Георгиевич…
А снег шел и шел, будто он и не прекращался с той далекой военной поры, когда Лешка Стельмах, летчик Карельского фронта, был подбит зениткой. Он протянул на восток, сколько смог и удачно приткнулся на краю замерзшего болота в самой глухомани. Алексей принял решение пробиваться к своим: с воздуха его вряд ли сумеют обнаружить, надеяться на это нельзя… Он шел уже долго и трудно, моля об одном — хоть бы уж кончился этот проклятый снегопад, заметавший следы, и это было Алексею Васильевичу на руку… Наконец он увидел дорогу, пересекавшую реку. Подумал: надо отдохнуть и понаблюдать за движением. Сплошной линии фронта тут не было — это он знал точно, но все равно нельзя лезть на рожон. Он засел в придорожном густом ельничке, соображая, что может означать эта вселенская тишина и заброшенность. Время едва волочилось. Алексею начало казаться, что его сиденье в ельничке никогда вообще не кончится, как вдруг на дороге, на взгорке замаячила темная точка, она двигалась бесшумно, довольно быстро и очень плавно. Лыжник — сообразил Алексей и подумал: «Он — один, я — один. Стрелять? Ножом? А промахнусь или осечка? Людей резать не умею, не обучен… Тут надо наверняка, чтобы взять лыжи… Упустить шанс невозможно». И Стельмах подполз к самой дороге. Он ждал.
Сперва показалась фуражка с длинным козырьком и вязаными наушниками. Через плечо лыжника была перекинута большая брезентовая сумка. На откидном клапане золотились два окрещенных почтарьских рожка… Алексей шагнул на дорогу и крикнул!
— Хальт!
Лыжник остановился. На Стельмаха смотрели голубые, откровенно перепуганные глаза. Финн, понял Алексей. Взмахнув для большей убедительностью пистолетом, показал на лыжи и велел: