– А передний мост? – заикнулся было я.
– А-а… – отмахнулся Абдуллович, и я понял, что и на эту тему он не желает продолжать разговор.
– А если пешком?
– До шоссе километров десять. Пойдем лучше дрова ломать. Саксаул-максаул.
В кромешной тьме я ломал саксаул и клял про себя понедельник – невезучий день, клял безалаберность Перегнатия, клял его "Аполлон", нормальное состояние которого – неисправное, клял бригадира, которому взбрело на ум послать именно меня в эту дурацкую поездку. Себя поклясть не успел: в кустах вдруг зашуршало, зашипело, и я испуганно отпрыгнул – змея! Увидел, как что-то черное уползало от меня, и тут раздался крик: "А-а! О-о!".
– Что такое? Что случилось?
– Змея! Укусила! – не своим голосом проговорил Абдуллович. – Ну-ка, посвети.
Трясущимися руками я зажег спичку. На ладони Абдулловича кровоточили две маленькие глубокие ранки.
– Ты ее видел?
– Кого? Чего?
– Змею.
– А как же! Гюрза. С метр, не меньше, – высасывая из ранок кровь и громко сплевывая, упавшим голосом пробормотал Абдуллович. – На трассу выходить надо, – быстро решил он. – А то, я уже чувствую, рука неметь стала. Ну-ка, перетяни.
Я крепко перетянул ему руку поясным ремнем, и мы двинулись. Сначала Абдуллович шел молча и достаточно быстро, низко наклонившись, будто внюхиваясь в следы от шин, я еле поспевал за ним. Потом он ослабел, и у него вырвался первый стон, потом еще, еще…
Он потирал укушенную руку и стонал, стонал с каждым разом все громче – яд, видно, начинал действовать. Я каким-то странным образом видел во тьме его красные белки, расширившиеся, светящиеся зрачки, мольбу в них и боль.
– Больно?
– Ы-ы, прямо жилы выдирают… – прохныкал Абдуллович и застонал громче.
Мы все чаще стали сбиваться с колеи. Приходилось оставлять Абдулловича и бегать вокруг, искать потерянную тропу при свете зажженной спички…
Но вот коробка пуста, а до автострады "Чарджоу – Мары" не близко: не слышно машин, не видно света от фар. Абдулловичу совсем плохо: повис у меня на плече, лишь ноги переставляет. И с колеи сбились окончательно, бредем наобум. Я стараюсь поменьше поворачиваться, чтоб не забыть направление. Устал мертвецки, сил, кажется, совсем уже не осталось. На вид Абдуллович тщедушный, маленький, но до чего ж, оказывается, тяжел. А так хочется отдохнуть, что упал бы сейчас и до утра ничто не подняло бы…
Надежда, как известно, умирает последней – я убил бы ее первой. Поколебавшись, оглядевшись, потопав ногами, чтоб разогнать всякую нечисть, кладу Абдулловича на песок и сладко растягиваюсь рядом; хотел было закурить, но вспомнил, что спички давно кончились. Но все равно хорошо! Так бы и лежал… Абдуллович, молчавший до того, вдруг заговорил:
– Послушай, друг! Если я… – через силу выдавил он. – Ну, если не дойду… если помощь придет поздно… скажи Фатьме, жене моей скажи… это моя последняя воля, скажи, чтобы… если сына родит… она родить должна скоро… чтобы в честь тебя назвала…
Мне сделалось совсем не радостно. Мне сделалось жутко. Пахнуло могильным хладом, как ни высокопарно звучит это.
– Дойдешь! Обязательно дойдешь! Еще чего выдумал! – но произнося это, внутри я содрогался от ужаса.
– Да, тебе легко говорить!.. – шмыгнул он носом, как маленький.
– Ну что ты?! Что ты! Успокойся, – бормотал я, чувствуя одновременно, как страх холодил лопатки: вдруг в самом деле умрет. Этот страх придал сил. Поднявшись, взвалил товарища на плечи, и зашагал вновь, покачиваясь от усталости. Тошнило – ведь с утра, считай, ничего не ели. И ночь казалась вечной, а путь – без конца.
Прямо перед собой увидел зеленые светящиеся точки. Неужто волки? Но раздался плачущий вой, и от сердца отлегло – шакалы! Сперва непрошеные гости держались на почтительном расстоянии, лишь противно, как-то по-кошачьи, завывали. Потом, осмелев, стали вертеться чуть ли не под ногами. Осторожно, стараясь не потревожить Абдулловича, я наклонился, нащупал увесистый булыжник и с яростью запустил по тем зеленым, самым наглым глазам, что были, похоже, метрах в пяти от меня, а то и ближе. Резанул слух испуганный визг, и стая с противным брехом разбежалась.
– Попал! – злорадно сказал вслух, и где-то внутри несколько раз отозвалось приятным эхом: попал! попал!
Теперь шакалы держались настороженно, лишь завывали время от времени… Абдуллович же и ноги перестал передвигать. Похоже, потерял сознание. Последние силы покидали и меня, давешнего возбуждения хватило не надолго. Все чаще останавливался – щуплый Абдуллович висел уже не мешком, а гранитной глыбой, монолитом, – и вот снова не выдержал: оглядевшись, потопав ногами, осторожно опустил его на отволглый песок, ослабил ремень на руке и боязливо прилег рядом. На минутку, говорил себе. Полежу чуток и встану. И опять пойдем. А пока надо отдохнуть, сил поднабраться. Дойдем!