"Оглянуться на жизнь не успел…" – звучало во мне, пока заказчик рассчитывался. После чего они выставили на мой рабочий стол выпивку и закуски всевозможные. Пришлось посидеть с ними из вежливости. Пить отказался, сказав, что свое давно уже выпил, даже с лихвой. Они же разгорячились, профессор на правах хозяина кричал, шумел, то и дело хватал гитару и играл – с каждым разом все более и более смелые вещи, сбацал даже парочку очень сложных вещей Паганини, который и для гитары успел кое-что сочинить. Но все-таки инструмент не отзывался ему в полной мере, может, потому, что был Ларденко шестиструнник, причем убежденный, так сказать, идейный, и не раз вздыхал, жалея, что не шестиструнная в руках, а всего-навсего русская семиструнная плакальщица. Но я не поддался на провокацию, хотя и аргумент железный был заготовлен: у норвежцев есть восьмиструнная скрипка – хардингфеле, – главная особенность и заслуга которой заключается в том, что она скрипка именно норвежская, народная.
Посидев для приличия, ушел в соседнюю комнату и, прикрыв дверь, стал точить на мини-станке заготовки из черного дерева. А также продолжил распиловку огромного бруса из красного дерева, который мне удалось привезти – в вагонном купе! – из Сочи, от родственников. (Впрочем, это отдельная история…) К пьянке, шумевшей за дверью, даже не прислушивался – выпьют, поиграют, пошумят да и уйдут. Но вот шум вроде как стих, они о чем-то заговорили между собой, слышались экзальтированные реплики дамы: "Поедем… Не надо здесь… Боюсь, у меня не получится…" Ее перебивал профессор: "Тут как раз то, что надо. Вокруг старинное кладбище, мы прямо на костях стоим". Попрепиравшись так, они вдруг подозрительно затихли.
"А теперь даже песен не стало, жизнь прошла, пронеслась стороной…" -звучало во мне, пока работал. Краем глаза заметил, как у гостей потух свет. Я, не останавливая станка, посмотрел в щель: вся компашка сидела при свете свечи, кружком, вокруг положенной на табуретку вниз струнами моей "старушки" – светились таинственные буквы на нижней деке. В центре кругов лежала маленькая фарфоровая тарелочка. Руки присутствующих касались краев этой тарелочки. Гибкая крашеная девица свистящим полушепотом вопрошала из копны черных, фосфоресцирующих волос: "Мы просим явиться к нам бывшего хозяина этой гитары – мсье Каллиостро. Дух Каллиостро, явись к нам! Дух великого Каллиостро, вы будете с нами говорить?" Тарелочка на моих глазах вдруг двинулась и остановилась нарисованной стрелкой напротив слова "НЕТ". Я наяву почувствовал серный дух и услышал, как взвыли сами собой струны на гитаре, будто где-то заплакал невинный младенец, или скулил щенок, или страдала, мучилась чья-то грешная, падшая душа. По спине у меня пробежал мороз, а на голове зашевелились волосы. "Дух великого мага мсье Каллиостро, почему вы не хотите с нами говорить?" Тарелочка опять дернулась и стала скакать от буквы к букве. Профессор вслух выговаривал буквы: "П-о-ш-л-а-н-а…" После чего струны еще более взвыли и вдруг стали лопаться одна за другой.
Все ахнули. Заказчик вскочил. Растрепанная дама взвизгнула. "Качок" включил свет. Я распахнул свою дверь. Ларденко был бледен. Заказчик схватил гитару за гриф и, прошипев: "Испортил!" – жахнул ее об угол. После чего вся компашка молча убралась из моей мастерской.
"И осталась лишь эта гитара поздним вечером плакать со мной…" – не отпускали меня слова старинного романса. На полу лежала разбитая гитара, с порванными струнами. Над ней стоял я – с растерзанной, разбитой душой… Вот она – людская благодарность. Недаром в Испании говорят, что если гитарный мастер, гитарерос, умирает не в богадельне, то только потому, что не хватило средств туда доехать.
Много с тех пор прошло времени. Не видел с тех пор ни странного заказчика, ни Ларденко, никого. Гитару восстановил еще раз. Правда, пришлось целиком заменить верхнюю деку – ну да я нашел отличную резонансную ель от старого пианино "Десна", гораздо лучше прежней. Звук у новой гитары стал другой, ведь я и пружин оставил всего семь штук – звук стал яркий, высокий, нежный. Будто после Шаляпина вдруг Собинов запел… Играю на ней, наслаждаюсь. Фосфорные спиритические знаки выжег каленым железом и счистил острой циклей. Оставил лишь слова "НЕТ" и "ДА" – с каждой стороны от продольного "уса". Хотел написать по кругу что-нибудь вроде: "Веселая и грустная, всегда ты хороша, как песня наша русская, как русская душа", – но показалось, что все не вместится, уж очень длинно. Вместо этого вписал по два слова с каждой стороны "уса". "Пусть богатства НЕТ, – получилось, – ДА душа поет". Нанес это как девиз всей своей жизни.
На том стоял и стою. Дю-дю
Друзьям детства, живым и мертвым
Американцы привезли к нам выставку художественного творчества умственно отсталых художников. А попросту – шизофреников и идиотов. Наша пресса, как водится, много писала об этом, подобострастно восхищаясь и нахваливая на все лады. Эпитеты были, разумеется, только превосходной степени. Особенно часто упоминались работы "российского", как писали, художника, у которого было странное для России имя – Вака. Впрочем, так у нас на хуторе называли идиотов – с маленькой, понятно, буквы…
Я решил сходить на выставку, и среди недели как-то выбрался.
Да, это было "нечто с чем-то"! Был тут портрет Горби, очень похожий, сработанный, как пояснялось на табличке, из дерьма разных цветов и сортов. Была какая-то мазня, похожая на то, что нарисовала бы обезьяна, попадись ей в лапы кисть и краски. Были портреты с четырьмя глазами. Были какие-то чудища, невиданные, неописуемые, которым воспаленные видения Гойи не годились в подметки. Короче, чего тут только не было!.. Но впрочем, чем дольше ходил по залам, тем все чаще посещала мысль, что я на обычной выставке "альтернативного" искусства, на вернисаже каких-нибудь отмороженных "митьков".